Константин Десятов. Рассказы. Часть вторая
Книга
В позапрошлый декабрь случилось мне поехать в Александровск – Сахалинский к дочке, которая училась в тамошнем педучилище.
Видимо, в дороге меня крепко прохватило и с воспалением лёгких, с температурой под сорок (а я и раньше не блистал богатырским здоровьем) я угодил в больничку.
Итак, поселился я в терапии. В палате нас – четверо. Самый старший по годам – восьмидесятилетний старик, весьма «тяжёлый», почти постоянно пребывавший в беспамятстве. А придя в себя, просил:
- Осподи, да уж скорея бы…
Суток через двое Антону Васильевичу (так звали деда) заметно полегчало и все дружно заключили – это перед кончиной.
В тот день дед, видя, что от нечего делать, я делаю записи в дневнике, осведомился:
- Ты, никак, сынок, журналист какой?
- Нет, учитель я.
- Учитель?.. Стал бы учитель день–деньской в тетрадку слова писать… Писака что ль?
- Ну, писатель, писатель, - сдался я, дабы отвязаться от праздных вопросов старика.
- То–то же, - оживился Антон Васильевич. – Меня еть не омманешь. Я хошь грамоте не учён, а людей понимаю… Грамоте меня топор да пила в лесу всю жись обучали. Навалил я за жись дров–то, батюшки!
Дед с усилием присел в постели, поправил изголовье, попил из кружки остывшего чаю, прокашлялся, спросил:
- А ты о чём пишешь–то, писака?
Неопределённо отмахиваюсь: - Да так, о жизни.
- А, про жись… Ты веришь, паря, у меня тятя с большим писакой был знаком … Как же его, ядри его в корень?.. Вот память–то! Ну, да ладно, с фамилией, может, опосля вспомяну, - он опять самозабвенно закашлялся, допил из кружки, продолжил: - Род наш Шемякинский давненько на острове обосновался – деда мово сюды на каторгу спровадили. Давным–давно сие было. Ну, и вот… Спровадили и спровадили. Меня в ту пору ещё не было, не народился, стало быть, покуда. Тятя и сам ещё босиком окрест по лужам гонял. Он и рассказывал…
А Шемякин, отметив, что его повествование привлекло нас, удовлетворённо–степенно продолжил:
- Как–тось нашли в наше село люди чужие, пять душ. А дело – к полуночи. Заночевать к одним, к другим поторкались – не пущает никто. Неспокойная пора была в энтих краях, люду лихого да разбойного по лесам не мало шлындало… К нам просятся те пятеро. Ну, дед мой , отцов батька, возьми, да и предоставь ночлег емя. Зашли оне – трое военных, двое – по гражданскому, стало быть. Ну, так вот… Зашли и зашли. Перекусили чего из своих котомок да и на полу моститься спать стали. Один токо из них укладываться не спешил. Свечку, значит, свою засветил, очки надел, бумаги разложил и строчит чего–сь, ну как ты всё равно (обращается ко мне). Батька мой любопытен больно был, ну, с полатей крадче сполз и к незнакомцу энтому. Говорит ему, дескать, обучи, дяденька, грамоте, ужасть как охота читать–писать мочь!..
В палату просунула головку молоденькая медсестра, пискнула:
- Скобцев, Десятов, Дрягин – на уколы!
Сходили, укололись. Скобцев и спрашивает рассказчика прямо с порога:
- Что, дед, не вспомнил, как фамилия писателя была?
- Да не вспомнил покуда… Ну, так вот, дале–то всё как вышло, слушайте… Когда, значит, сказал мой батька гостю, что грамотным хочет стать, тот посадил батьку на колени, поворошил ему чуб и молвил, мол, вот придёт скоро время другое, вас, детей батраков в школы сведут, тоды и выучат там. А я, говорит, тебя, хлопец, за ночь ничему выучить не успею. Дале порылся тот постоялец в вещах, добыл оттуда книжицу, открыл корку, надпись сделал дарственную и сказал, дескать, когда ты, малец, будешь большим и читающим, то непременно прочти эту книгу, им самим сочинённую. И отдал отцу моему…
- Антон Васильевич, а не припомнишь, гостя того не Антоном ли тоже звали? – в полушутливом тоне ввернул свой вопросик Скобцев.
- Верно, Антоном! А ты почём знаешь?
- А фамилия его – не Чехов ли?
- Осподи, да Чехов же…
- Да, история… А книга, книга, дед, где книга та, Чеховым подаренная? Не сохранилась ли? – откровенно смеётся Скобцев, явно предвидя ответ старика, что книга–де утеряна.
- Да–сь, дома где–то, видать, пылится.
- Да ну! – удивляемся все трое. – К тебе, вон, внучка сюда наведывается, пусть поищет да принесёт книгу, а мы поглядим! Дед, да это же историческая вещь. Ей не на чердаке, ей в музее бы место… Если, конечно, это всё правда.
Дед обиженно: - Ну и принесёт! Мне–то она на кой леший, потрёпанная вся?
И, действительно, вскоре внучка, представительная дама лет сорока, принесла в больницу книгу. И, действительно, затёртую порядком. И, действительно, написанную Чеховым – знаменитые его рассказы.
Открыли начало книги – дарственная надпись, довольно трудноразличимая и корявая, но разобрать можно:-« Василию Андреевичу, благородному избавителю, от чеховъ».
- Вот это да…
В палате – изумлённое оцепенение, как в известной финальной сцене гоголевской комедии. Мало – помалу наша троица ожила и посыпались на Шемякина вопросы:
- Василич, а почему написано – «благородному избавителю»? Кто кого избавил?
- А сие значит, что хозяйский сын, вроде как, спас их, от холода укрыл, угол дал.
- А что это Чехов к отцу твоему, мальцу сопливому, так почтенно обращается?
- Знамо, почему. Полюбился ему пострел, вот и уважил почестью. И батька–то мой, заметь, опосля меня Антоном в честь его нарёк, ядри его в дышло. Тоже–ть, вроде как уважил.
- Ну, а фамилию свою автор, зачем с маленькой буквы написал? Да ещё – без окончания?
- А кто про то ведает? Може, по скромности своей, а, може, впопыхах так вышло. Ну, написал и написал.
Помолчали снова. Неловко было у старика выклянчивать книгу, но решился:
- Антон Васильевич, а не могли бы вы книгу эту мне подарить? Вернее, не мне, народу. Я её в музей определю – в ваш местный, чеховский!.. Правда, после заключения специалистов, что надпись…
- Ишь ты! – обиделся дед. - Он ещё сумлевается! Да забирай, Христа ради…
Дня через четыре мне было на выписку. Собираю свои вещи, сдаю постельное бельё. Тепло прощаюсь с остающимися – им ещё лежать и лежать. Как – то по-особому хочется проститься с дедом. Тому опять хуже: надрывный кашель, хрипы, стоны, матерки. Валяется в полудрёме. И едва ли больше увидимся с ним на этом свете. Подхожу, легонько трогаю его за плечо:
- Бывай, Василич. Не хворай. И спасибо за сборник.
Дед тотчас встрепенулся:
- Ты уходишь, что ль, писатель? Ты того… книжонку–то оставь!
- То есть?!
- Я это… Всё наврал вам про Чехова. Никогды тятя с ём не встречался… Это я придумал всё, чтоб вас потешить да подурачить от скуки… Тяжко эть без шутки жить, да, тем боле, на излечении когда. Люблю, слышь, шуткануть. Може, оттого и скриплю до сих летов. Вот, скриплю и скриплю…
И опять в палате – заключительная сцена из «Ревизора».
Потихоньку оклемались. Скобцев выдавливает из себя:
- В таком случае – чья в книге надпись?
- Э!.. Да это совсем другая история… Наши корни и вправду – сахалинские. Но году, этак, во втором, тятя с семьёй на материк подался, в Приамурье. Охотником он слыл отменным. А меня тоды ещё не было… Прибыли к нам как – то на Амур гости заграничные, с Чехии. Поохотиться, значит, по лицензии. Соболя, белку пострелять. Ну и заплутали оне раз. Десять дён их чёрт по дебрям носил, покуда тятя на них случаем не вышел и не вывел к деревне, где сам и проживал. Накормил, напоил, травами врачевал. Через три дня в ихнюю артель на телеге и доставил. А оне и радёхоньки! Спрашивают: - Что тебе, Василий Андреевич, от нас надобно, что подарить? Хошь белку, хошь соболя проси… Не взял тятя их пушнины. У меня, говорит, такого добра в достатке. Тоды один моложавый чех сбегал в избёнку и через пяток минут книжицу тащит какую–то. Прими, говорит, хошь энту книгу вашего Чехова, нами всеми любимую и по многу раз читанную. От нас, говорит, от всех я и подписал её тебе!.. Ну, с тем и расстался тятя с емя… Вот с тех пор книжка энта так с нашенской фамилией и ходит. Усоп тятя – мне перешла. Я богу душу отдам – внучка завладеет… Так что вороти книжку–то, паря. Всё ж какая ни на есть, а памятка о прошлом, об отце. Ему бы, почитай, в энтот год сто пятнадцать сравнялось.
Книгу деду я, конечно, тут же вернул. Вновь попрощавшись, вышел из палаты.
Уезжая из Александровска, наказал дочери навещать Шемякина и писать мне – как он там? Почему-то голову донимала нехорошая мысль – старик уж больше не жилец.
Но из очередного дочериного послания выяснилось, что Антон Васильевич здравствует, из больницы выписан. Некогда закалённое и всласть потрудившееся тело убежало из могилы и на сей раз.
Значит, может статься, и свидимся ещё, дед?
1989 год
Последняя репетиция
Мне, в середине семидесятых заехавшему в отцовскую деревню Осинники, представшая перед глазами картина показалась, мягко говоря, странной и непонятной. Судите сами: с территории деревенского кладбища многолюдная похоронная процессия вынесла открытый гроб с покойником и направилась в глубь деревни. Скорбные, заплаканные лица, траурные наряды, венки, много венков. И поп. Я всегда считал и считаю, что процессия проводов должна шествовать от дома усопшего до его могилы, но ведь никак не наоборот!
А далее было и вовсе диковинно: покойник - старик вдруг в гробу поднялся и стал отчаянно жестикулировать и кого-то отчитывать. «Может, фильм какой снимают?» - мелькнуло в голове, но, осмотревшись, съёмочной группы я не обнаружил. Так что же?..
Отставной режиссёр областного драмтеатра Архип Петрович Разбудин был вынужден оставить любимую работу - того настоятельно требовали врачи. А из своих семидесяти трёх лет театру Разбудиным было отдано полвека бурной, неспокойной жизни. В последнее время он стал заговариваться, чрезмерно нервничать, участились провалы в памяти. И уехал доживать свои года Архип Петрович вместе со своей домработницей Фаиной в тихую отдалённую от суеты деревню Осинники. Фаина представляла собой - долговязое, сутулое существо с вытянутым, лошадиным лицом, мутными, самогонного цвета, глазами, длинными, до колен, костлявыми руками и плоскостопными ногами, единственным половым отличием которого служила неизменная, вытертая синяя юбка. Схожесть с изработанной лошадью добавляла привычка постоянно жевать губами неизвестно что. Готовила Фаина ужасно, но компенсировала свои видимые и невидимые недостатки исключительной, сонной невозмутимостью. Казалось, если земля перед ней разверзнется до самого ада, она лишь переведёт свой взор в сторону в поиске обходной дороги.
Разбудин являлся отпрыском выходцев из центральной Индии по материнской ветви. Его отец, хваткий воронежский крестьянин, в зрелые годы сделал себе имя и состояние на выведении и продаже чистопородных скакунов и завещал единственному сыну весь свой немалый капитал. Знатный коневод дал Архипу всестороннее образование и даже посвятил в таинства хатха-йоги, которые в свою очередь позаимствовал у тестя. Юноша рос инициативным и творческим. И когда возник вопрос - кем в жизни быть, он изъявил желание учиться в театральном училище. Отец, естественно, желал, чтобы сын пошёл его тропой.
И вот старый больной Разбудин поселился в Осинниках, прикупив самый большой и добротный в деревне дом. Деревенские его и Фаину приняли равнодушно - ну приехали и приехали, места на всех хватит. И хоть Разбудин и был сильно хворым, руки по театру у него «чесались». По первости пробовал он в тутошнем клубе сколотить некое подобие театральной труппы и попытаться поставить «Чайку» и даже установил «актёрам» жалование, но вскоре понял, что с местными невеждами не только Чехова, а и Чуковского не осилить.
К концу сентября Разбудину весьма занедужилось и он вызвал к постели деревенского прорицателя - юродивого Илью. Тот тщательно обследовал принесённый с собой потрёпанный Талмуд и выдал неутешительный прогноз: жить старику осталось четыре дня.
Встревоженный вестью, Архип Петрович долго ворочался в постели, осмысливая ситуацию, потом послал служанку за Николаем Мазаным - фигурой в деревне авторитетной и влиятельной.
- Вот что, Микола, - прохрипел Разбудин. - собирай-ка к завтрему народ. Чем больше, тем лучше. Юродивый мне скорую смерть накликал. Сам видишь, какой я. Будем, значит, мои похороны репетировать. И чтоб всё было взаправду: и гроб, и венки, и священнослужитель. Чтобы люди рыдали. Оркестр пока не надо выписывать. Охота, чтобы когда действительно помру, погребли меня в строгости со всеми христианскими канонами. А народу объяви, что тому, кто репетировать мои похороны придёт да будет в скорби своей усердствовать - отвалю каждому мужику по ковшу вина, а бабам - по одёжке новой. Да выдам за каждый день репетиции всякому статисту по двадцать рублей денег… Да не забудь гроб-от добрый к утру сколотить, венков наплести - чтоб никакой мне бутафории! Могилу загодя выройте на сухом месте, повыше где. За всё готов хорошо заплатить. Панихидой руководить буду сам.
К обеду следующего дня у избы Архипа Петровича собралось поболе сотни деревенского люду - на посулы старика купилось немало селян. Главенствовал в толпе Николай Мазаный. Он кратко проинструктировал, как сам представлял, что и как нужно делать каждому. В полдень шестеро мужиков вынесли из избы в роскошном гробу «покойного». Разбудин лежал в дорогом костюме, с закрытыми очами, сложив на груди руки. Тронули
за околицу. Шествие предварял деревенский дьяк Евлампий - шествовал с видом значительным, важным, покачивая кадилом. Далее вытянулись в колонну носчики венков и крышки гроба, потом - сам гроб и, после, прочие провожатые. Бабы вразнобой и фальшиво зарыдали, мужики стали креститься.
Через три-четыре двора Архип Петрович, кряхтя, присел в гробу, пристально и явно недовольно осмотрел шествие, сколько мог громко, заорал:
- Стоп-стоп-стоп! Вы что, люди, покойника никогда не хоронили? Ну кто так голосит? Шибче, бабоньки, по мне реветь надо. А вы, мужики, пошто не все фуражки сняли? Где это на Руси видано - чтоб на похоронах с покрытой головой? И не так торопливо тащите меня, бережней - я, вон, только что из ящика чуть было не выкатился, ладно, руками успел ухватиться за борт… Как подумаю, что таким вот макаром вы меня, как взаправду помру, на погост снесёте - мне сразу и помирать неохота стаёт… А ты, Мазаный, поправляй народ-то. Ну ладно, несите дале…
Колонна послушно поплыла дальше, но уже не так спешно. Женщины прибавили голосу, напустили на лица больше уныния. Вскоре пришли к кладбищенским вратам, спросили Разбудина - что следует делать дальше. Тот опять поднялся в гробу по пояс, обвёл всех долгим проницательным взором:
- Много я за жизнь поставил спектаклей, немало довелось встретить бездарных актёров, но такого вот безобразия!.. Ты, Евлампий, зачем в конец шествия ушёл?! Почему венки кое-кто под мышками нёс? Почему крышка гробья два раза наземь падала? А вон тот парень с девкой, никак, всю дорогу в обнимку шёл! Мазаный, ты, как главный распорядитель, куда смотрел?.. Знайте все: покуда я не добьюсь отменного исполнения действа - не покину этот мир!.. Ладно, покурите, да тащите меня домой - будет сегодня с вас.
Принесли старика домой, разоблачили, переложили в постель. Распорядился Разбудин поднять из хозяйского погреба бочонок кубанского вина, отмеряли каждому мужику обещанное. Бабам же велел раздать по цветастому платку либо по паре чулок, какие Фаина накануне закупила в городе для такого случая. А какие бабы наиболее старательно и самозабвенно выли - так ещё и по изящной гребёнке получили. Помимо того, всем участникам панихиды Фаина вручила по два червонца.
На следующий день репетиции были продолжены. Народу собралось побольше. И на исходе дня, когда гроб опустили у вырытой могилы, Мазаный услужливо спросил старого режиссёра:
- Ну, как нынче прошли, Петрович?
Разбудин, даже не пытаясь приподняться, прошептал:
- Да нынче, пожалуй, получше будет. Теперь не срамно и в землю лечь. Несите, братцы, меня домой.
Согласно провидению юродивого Ильи, жить Разбудину оставалось не более двух суток. И как будто всё шло к этому: поутру старику ещё похудшало, притупились зрение и слух, его водило то в жар, то в озноб. Шла горлом кровь.
Около одиннадцати часов дня к Разбудину на цыпочках пробрался Мазаный, склонил над постелью смоляные лохмы:
- Архип Петрович, народ желает знать- сегодня на кладбище вас нести?
- А как же! - встрепенулся тот. - Репетицию никто не отменял. Кладите меня в короб… Слышь, Микола, я давеча завещание составил, у служанки оно. Как богу душу отдам, вскроете его, узнаете мою волю.
За весь путь к могиле Архип Петрович подымался только единожды. С трудом опёршись на локоть, обозрел сопровождающий и надрывающийся в рыданиях народ и с улыбкой на лице, оставшись, видимо, увиденным довольный, рухнул обратно в гроб.
Осенний промозглый ветер пригнал на небосвод стадо туч, но дождя пока не было. По обыкновению, у могилы гроб приземлили на пожухлую уже траву. Носильщики сели передохнуть, стали сворачивать самокрутки.
- Дождь сейчас леванёт, - сказал кто-то. - Надо бы в деревню поспешать, або вымокнем в дороге.
- И то верно, - согласился Мазаный. - Покурить и по пути можно. Архип Петрович, велите вас домой доставить?..
Ничего не ответил ему старик. Не вздымалась более грудь его, не дрогнула на шее и лице ни одна жилка. Лишь назойливый холодный ветер лениво перекладывал седые пряди на голове его. Мазаный схватил дедову кисть, пытаясь поймать пульс, потом понуро обнародовал:
- Всё, люди. Отошёл наш Архип Петрович, царствие ему небесное… Ну что, мужики, так и так надо нести его в деревню - не зарывать же сразу.
Начал покапывать дождь - природа чутко отреагировала на смерть человека. Принесли тело домой, поставили гроб посреди светелки на два табурета. Опять выдали народу заработанное - вино, тряпки, деньги. Промокали передниками навернувшиеся слёзы женщины, скучковались группками, обсуждая кончину, захмелевшие мужики.
- Надо только завтра поехать музыку заказать да памятник, - вслух рассуждал Мазаный. - А так, поди, и готово всё. Выпивка есть, бабы еды наготовят… Вот ведь юродивый чёрт - всего-то на день ошибся! Вот и не верь после этого в прорицательства!.. Да, Фаина, покойничек про завещание сказывал. Принеси его, вскроем.
Когда служанка вышла, Разбудин вдруг в гробу заворочался, оголил глаза, с усилием привстал на локте:
- А не спешите завещание-то оглашать раньше срока! Я вам когда велел?!!
Присутствующие скорбящие чуть было не грохнулись со скамеек:
- Ой, Архип Петрович, боже ж вы наш!!! Да мы ж вас умершим посчитали!..
Разбудин обшарил мутными глазами светелку и бросил известную в театральных кругах фразу:
- Не верю!
Попросил квасу и, испив, продолжил:
- Не верю, братцы. Не так ушедшего в мир иной провожают! Пошто куришь здесь, Микола? Где опять же бабий рыд? Где даже свечи, свечи где?! Запомните же вы, нехристи, что покуда я не добьюсь правдивости, шиша с два вы дождётесь моей смертушки!
Разбудин взглянул на напольные куранты, распорядился:
- Давай всё сначала! Ещё разок прокрутим засветло. Выноси гроб.
Старику разъяснили, что сделать это едва ли можно - на дворе хлещет дождь, да и народ отпущен по домам, не пойдёт.
- Ну добро, - зло сказал Разбудин Мазаному. - Но чтоб к завтрему массовку мне обеспечил. Экзаменовать буду по всей строгости!.. Ишь, они меня уже на тот свет спровадили, ладно хоть не зарыли! А про то не подумали, что я себя йогой в глубокий сон вогнал, да вот только в дозировке маху дал...
Назавтра ровно в полдень от дома Разбудина в который уже раз отвалила похоронная процессия. Было видать, как насточертел крестьянам весь этот маскарад. Уж и выли женщины не так проникновенно и душераздирающе, и мужчины плелись сплошь в фуражках и, не таясь, покуривали да матерились. Евлампий шёл впереди без кадила и чего-то лыбился.
Разбудин в гробу и не приподнимался уже, не доставало сил. Всё утро, будучи ещё дома, он заговаривался и отвечал невпопад. Уж третий день отказывался чего-нибудь поесть.
Едва одолели половину пути, Архип Петрович дал знак кистью остановиться, опустить гроб у дороги под обжелтевшим тополем.
- Всё, братцы мои, - слабо двигал бледными губами Разбудин. - Отмаялся я, кажись… Прощайте, милые земляки и поминайте когда…
Старик замер. Теперь уже навсегда.
Увядший тополиный лист сорвался с ветки и лёг умирать на разбудинскую грудь. Тихо-тихо стало на многолюдной деревенской улице…
Погребён был Архип Петрович со всеми почестями и атрибутами, как он того и добивался. Похороны собрали вдвое больше люду, чем было на репетициях. Поминали старика две седьмицы кряду. Распечатали и конверт с завещанием. В нём умерший предписывал раздать всем жителям Осинников, включая и младенцев, по триста рублей наличными. Служанке Фаине причиталось пятьдесят тысяч. Оставшийся свой капитал - около двухсот тысяч - завещал передать местной казне для нужд селян.
… Упорхнуло два десятка лет. И вот случай вновь занёс меня в родные пределы. Деревня уже и не деревня, в ней ныне здравствуют всего-то четырнадцать жилых дворов.
Иду с охапкой живых пионов на святое для всякого человека место - кладбище. С трудом отыскиваю среди запущения нужные захоронения. Дарю цветы бабке, отцу, тёткам, двоюродной сестре... Едва видимая в рослом разнотравье стезя показала могилу Разбудина. Охватываю взглядом величественное мраморное надгробие, свежие (!) венки на нём, массивную витиеватую, похоже, из чугуна, ограду. В камне выбито: -«Разбудин Архип Петрович, 1901-1974 г.г.».
Да, удивителен был этот человек. И хоть рождён был от матушки иноземной, душою располагал воистину русской - широкой, щедрой и непредсказуемой. И мне становится бесконечно хорошо, что я когда-то немножко знавал этого великого чудака и сейчас вот стою у последнего его пристанища и, как бы, соприкасаюсь с чем-то значительным, вечным и необъяснимым. И оставшиеся мои пионы находят место на плите разбудинской могилы.
Ваше Величество
В один из дней начала апреля второго года нового столетия, когда старуха Кособрюхова лопатой сшибала сосульки с крыши сарая, к ней во двор пожаловала почтальонша Марта и скомандовала:
- Петровна, пляши!
Заинтригованная хозяйка приняла конверт и пригласила письмоносицу в избу. Поначалу думала - письмо отписано внуком Алексеем, проживающим который год в столице и время от времени баловавшим стариков весточками. Но послание оказалось официальным, хотя и тоже из Москвы. В нижнем правом углу конверта было пропечатано: "Управление по делам ветеранов ВОВ при президенте РФ". Марта, вскрывшая по просьбе хозяйки письмо, зачитала содержимое, напечатанное на дорогой лощёной бумаге. Из текста явствовало, что ветеран войны гвардии сержант Кособрюхова Елизавета Петровна приглашается в Москву принять участие в Параде Победы. Прибыть туда надлежало не позднее шестого мая в гостиницу "Арбат". Все понесенные в дороге расходы будут возмещены.
- Надо же... - только и выдохнула старуха.
Правду сказать, Елизавета Петровна и прежде получала к женскому празднику и ко Дню Победы поздравительные адреса за подписью губернатора и даже президента, но чтобы её, простую смертную, позвали в Москву! Странно. Ехать, нет? Путь не близкий, а здоровьишко уже на исходе, да, поди, и денег кучу надо.
Вечером приковылял с дежурства дед Михаил, старухин муж, тяжело осел на табурет, отделил от обрубка ноги протез, посетовал на недомогание, попросил чаю. Стали старики обсуждать новость и пришли к заключению - ехать все же следует.
- Езжай, Лиза. Я уж тут как-нить один справлюсь, невелико хозяйство - куры да котишко. Ежели что - Валентину крикну, подмогнёт... Хотела мир поглядеть - так езжай, глядишь по телевизору тебя покажут на параде. Может, денег сколь дадут...
Михаил Борисович и Елизавета Петровна прожили в супружестве пятьдесят восемь лет, хотя знались еще с середины тридцатых годов. Были одногодками, Бегали в одну школу, но в разные классы, дружили лет с пятнадцати. После окончания школы хорошистка Лиза изъявила желание учиться в пединституте на учителя иностранного языка, Миша пошел в мастерские учеником токаря. Но хоть и развела их учёба, переписываться и встречаться продолжали, имелись виды на свадьбу. Но свадьбу было решено осуществить после того, как девушка закончит ВУЗ.
В июне сорокового, нарвав в поле цветов, Михаил верхом нёсся на станцию встречать свою Елизавету, которая возвращалась домой на каникулы после завершения третьего курса обучения. Но любимую он в тот раз так и не встретил - споткнувшаяся впотьмах о выбоину лошадь сдёрнула всадника с хребта. Шибко ударившись грудью и правой ногой о стоящую у дороги берёзу, парень лишился сознания. Провалялся, корчась и стеная, при дороге в крови и пыли едва не до утра, покуда шедшая с поезда его любовь не наткнулась на него. Побежала в посёлок, пригнала подводу. Позже перенёс Михаил не одну операцию, но срастить ногу лекарям все же не удалось, её отхватили по колено. Инвалидность парня никак не повлияла на отношения молодых. Надо сказать, что и до падения с лошади Михаил был не вполне здоровым человеком - в детские годы переболел полиомиелитом, отчего впредь ходил немного скособочившись и с слегка подвёрнутой левой рукой. Потому и не был призван в урочный год на действительную...
Подкравшаяся к отечеству хищной костлявой лихоманкой война перетасовала все карты. Уходили на бойню по призыву и добровольно поселковые мужики, попрощались и Миша, и Лиза со своими отцами. Чуть позже оставил родные просторы и Игорь, Елизаветин меньшой брат. Девушка заканчивала учёбу, её жених токарил в мастерских и весьма тужил, что ему не суждено встать под ружьё.
К весне воротился домой изувеченный Игорь, пропал без вести дядя Петя, Лизин отец. Эти нерадостные события сильно изменили Елизавету. Так и не доучившись, не посоветовавшись с возлюбленным и даже с матерью, крадче сходила на призывной участок и записалась в Красную Армию - люди, знающие толк в немецком языке, были на передовой в цене. Михаил, как мог, отговаривал подругу от мобилизации. Ему было противно осознавать, что Лиза отправляется на фронт, а он будет греться в глубоком тылу. И если Лиза погибнет, то и ему на этом свете особо делать нечего. Прощалась парочка до утра. И загадали: коли выживут - сразу после войны поженятся, заработают своё жильё, заведут детей.
После было больше двух лет переписки - нежной, страстной. Не довелось довоевать до Победы и Елизавете. В предпоследний год войны и в её молодое тело вонзила когти зловещая лапа смерти, да к счастью, неглубоко. Ухнувшая у блиндажа фугаска подытожила жизнь дюжине бойцов. Шедшая в то время неподалеку Лиза ощутила невыносимую резь в животе. Далее - операционное ложе, извлечение осколков, штопанье ран и, напоследок, убийственный приговор старого хирурга:
- Девонька, ты никогда не сможешь стать матерью...
... Подлечившись два месяца в Оренбуржье, Лиза подалась домой, признанная комиссией для службы не пригодной. Через месяц после возвращения Лизы молодые сыграли свадьбу - простенькую, нешумную. Весть о том, что у них не будет наследников, Михаил принял понимающе, главное, мол, что сама жива осталась...
Отзверствовала война, отискрились салюты, отголосили своё вдовы и матери, вернулись домой счастливчики.
Елизавета Петровна учительствовала в местной школе, супруг все так же обрабатывал металл. Так, без особых примечательностей, мелкой поступью шла их жизнь. В восемьдесят пятом году, когда Кособрюховы были уже на пенсии, в посёлке у соседей Мироновых случилась трагедия: по пьяному делу возгорелся их дом. Уцелел лишь мироновский сын – десятилетний Алексей, который аккурат в то время отдыхал в пионерлагере. Погибли оба родителя. И надумали Кособрюховы взять мальца к себе на воспитание. Вырастили неплохого юношу, стал он им как внук.
После окончания десятилетки пожелал внучёк продолжить образование, старики не препятствовали - Лёшка слыл толковым и смекалистым. Поступил в Иркутский университет на факультет теплотехники. В копеечку вылетело бабке с дедом пятилетнее обучение внука, да еще на дворе буйствовали лихие девяностые. Пенсий вечно не хватало, да и те задерживали. И пришлось Елизавете Петровне снова идти преподавать (хотя с выплатой зарплаты там было не лучше), а Михаилу Борисовичу - сторожить объекты. Но на внуке не экономили, силились, чтобы он нужды ни в чём не знал. Торговали излишками своей картошки, яйцами.
А в который-то день, когда шибко припекло, снесла Кособрюхова на базар свои ратные и трудовые награды - два ордена да с пяток медалек...
Выучился внук, сманили его работать в Москву, в НИИ. Обустроился добротно, махом дали жильё, правда, пока лишь служебное. Дважды приезжал погостить на родину. Надарил старикам кучу вещей, как бы отблагодарив их за все лишения. Ходили на кладбище к его родителям. Звал и к себе в гости, сулил Москву показать. Да куда Кособрюховым рыпаться на девятом-то десятке? А ну как в дороге приступ какой случится?..
Утром, за день до жениного отлёта, Кособрюхов призвал к своей постели супругу и попросил:
- А не едь никуда, Лизавета.
- Ну вот: то едь, то не едь! Нет, поеду уж - билеты взяты.
- Сон я давеча неважный видел. Будто порушился самолёт, на каком ты летела. Останься, матушка...
- Сплюнь! Скажешь же такое перед дорогой!
- Чую я неладное... Помнишь, в позапрошлом годе мне священник наш на смертном одре привиделся? А через день его и взаправду убили... Не едь.
- Да будет тебе ахинею-то нести, вещун. Всё одно поеду, чему быть... Да и Лёшке уже позвонили, встречать придёт...
По воздуху Кособрюхова сроду не путешествовала и оттого, задолго до посадки в самолёт, было ей ощутимо волнительно. Но едва машина перешагнула облачность и её окатило позолотой солнца, успокоилась - в Отечественную случались ситуации и похлеще. Подле сидела средних лет женщина и лениво-безмятежно перекладывала листки журнала, что придало старухе дополнительное успокоение. Не приметила, как задремала. Вырвал её из забытья слащавый голос бортпроводницы:
- Бабушка, кушать будете?
Мгновение поразмыслив, Кособрюхова вытащила из котомки кошель, осторожно осведомилась:
- А дорого обойдётся ваша еда?
Соседка и проводница рассмеялись:
- Вам ничего платить не надо. Ешьте на здоровье.
А Елизавета Петровна не без удовлетворения отметила - видно есть распоряжение фронтовиков бесплатно кормить. Только откуда они выведали, что она - фронтовичка? Видать, в билете отметка особая имеется.
Вяло поковырявшись в предложенных яствах, старуха достала из сумы свой харч - варёную курятину, яйца, стряпню.
- В Москву-то зачем? - осведомилась соседка.
- Да вот всю жизнь хотела у Кремля постоять, в Мавзолей сходить, да и с президентом у самовара посидеть.
- А если серьёзно? Я вот на денёк по делам фирмы, завтра уже лечу обратно.
- А меня на Парад Победы позвали.
- Правда? Так вы, бабушка, участница?
- Да пришлось маленько посражаться.
- Хлебнули, наверно, лиха по полной?
- Да как сказать? Ничего уж такого геройского я не сотворила. И без меня, я думаю, германца прогнали бы. А, гляди-ка, в Москве приметили!
- Да, зря в Москву не пригласят. Заслужили, значит.
- Да какое там. Просто, думаю, мало нас осталось, вот и собирают по всей России, чтобы хоть на махонький парад наскрести... Я всего лишь переводчицей при штабе значилась, пленных допрашивала, с документами работала, какие разведка у немца крала. Ну, когда основной работы не было - на кухне пособляла, либо в санбате.
Путь до столицы от восточной кромки державы, хоть и самолётом, достаточно долог. За время воздухоплавания разговорившаяся Кособрюхова поведала попутчице чуть ли не всю свою жизнь. С интересом выслушав пространное старухино повествование, соседка заключила:
- Да... Любопытная у вас вышла история: обычно бабы своих мужиков с войны ждали, у вас же - наоборот... Болят раны-то?
- А как не болят, болят. Каждый год в больнице отлёживаюсь. Почку вот недавно удалили, с одной теперь маюсь.
- Ничего, бог даст, поживёте ещё... А мы ведь до сих пор не познакомились - Ирина.
- Елизавета Петровна, или бабка Лиза.
- А у вас знатное имя. Императрица с таким именем на Руси когда-то правила. Так что мне к вам впору бы обращаться - "Ваше Величество".
В аэропорту Кособрюхову караулил с букетом тюльпанов сияющий Алексей. Получив багаж - чёрный фанерный чемоданчик, который ещё им на свадьбу подарили друзья, бабка и внук проследовали на стоянку, где их ждала служебная легковушка. Приехали в Капотню, в однокомнатную Алексееву квартиру.
Сидели в тот день допоздна, пили чай, делились новостями, вспоминали. У внука в судьбе все складывалось ладно. В институте доверили возглавить отдел, положили хорошее жалование. Через год-два ему маячила своя жилплощадь о двух комнатах. На днях Алексею предстояло защищать кандидатскую диссертацию. В феврале он встретил девушку своей мечты, Юлю, обещал вскорости познакомить.
- Ну что, бабуля, ты уже отдыхай, намаялась ведь. А завтра я опять беру машину и поедем знакомиться со стольным градом. И, вообще, в перспективе у нас с тобой обширная культурно-развлекательная программа, ты ведь никогда не была здесь.
- Как не была? Была. В сорок четвёртом, проездом токо... Да, Лёша, мне надо будет как-то в гостинице "Арбат" показаться, не то дорогу не оплатят.
- Потом, бабушка. Это потом. Я тебе постелил на диване. А я пойду, поработаю, диссертация на носу. Если что будет надо - зови.
Кособрюхова легла почивать, но сон долго не шёл. Прислушивалась к чуждым её уху звукам большого города и не верилось, что в Москве. Воображение рисовало возможные сценарии предстоящего чествования ветеранов на Красной площади. Руководство хоть увижу, - думала она. - В Георгиевский зал, должно быть, не пустят - не велика птица. Может, кто из однополчан встретится, только, как их теперь узнаешь?..
Под утро квартира наполнилась трелью телефонного звонка. Алексей, ночевавший на кухне на полу, вяло прошлёпал к аппарату. С минуту выслушивал позвонившего, потом несмело пошёл к Кособрюховой, присел на край дивана.
- Ба, а ба. Спишь? Соседка ваша, Валентина, звонила. Дедко помер...
С четверть часа они сидели обнявшись и беззвучно плакали.
- Миня... Миня.., - слабо звала старуха. - Как же ты так? Не хотел ведь ты меня отпускать, отговаривал... Я думала - это блажь, а ты-то знал, что боле не увидимся... Прости, родимый, Христа ради...
Кособрюхова попросила воды, приняла две таблетки, запила. Немного очухалась
.
- Ну что, Лёшенька, вези меня обратно, сади на самолёт.
- А как же Москва, парад? - спросил внук и осёкся, поняв, что сморозил ерунду.
- Ты что думаешь, я в твоей Москве прохлаждаться буду, когда дед в гробу лежит?
Сейчас соберу пожитки и вези скорей, надо поспеть на погребенье... Да, сперва билет ведь надо взять. Сбегай, купи, сейчас денег дам.
- Не надо денег, ба. А билет и в аэропорту возьмём... Я бы тоже полетел, да вот кандидатская послезавтра.
Прибыли в аэропорт. Приобрели бабке билет на полуденный рейс. Присели на скамейку, до регистрации ещё уйма времени. Алексей полез в барсетку, извлёк десять пятитысячных купюр, подал старухе:
- Это тебе. На похороны деда, да и за понесённые расходы, за всё, что вы для меня сделали.
Принять деньги Кособрюхова категорически отказалась:
- Не возьму! Тебе они нужнее будут. У меня нынче пенсия хорошая, льготы. Хозяйство своё худо-бедно кормит. И на похороны у нас деньги отложены. Не возьму!
Улучив момент, когда бабка отворотилась, чтобы высморкаться в платочек, Алексей сунул-таки деньги в глубь бокового кармана старухиной кофты. Минуту помявшись, сказал:
- Не знаю, говорить - не говорить?.. В общем, извиняй меня, Елизавета Петровна. Это я прислал тебе письмо, вызвал тебя сюда под видом правительственного приглашения на парад. Я знаю, так просто ты бы ни в жизнь не приехала... Ты ведь грезила побывать в Белокаменной, правда? Прости, ба...
Кособрюхова эту весть приняла равнодушно, ровно знала об обмане:
- Мне теперь всё равно, внучек. Не до этого. Может, ещё и приеду когда... А деньги свои всё же забери, я сказала - не возьму. И она вытащила из кармана кофты и возвратила Алексею его деньги.
К ним подошла Ирина, прилетевшая накануне в Москву вместе с бабкой:
- Здравствуйте, Ваше Величество! А вы, бабушка, что, тоже уже обратно летите? А как же парад? Пошутили?
- А отменили парад, - ответил за Кособрюхову Алексей. - Из-за дождя отменили.
Подоспел срок регистрации на рейс. Внезапно Алексей встрепенулся, вскочил, рванул куда-то, бросив Кособрюховой:
- Жди, я сейчас!
Минут через десять вернулся с билетом на самолёт:
- Ну что я за сволочь?! Какая к чёрту защита диссертации, какая учёная степень?! Тут дед умер - человек, который поднял меня. Летим вместе, ба!
Через полтора часа лайнер поднял и понёс на восток две родные души.
В августе того же года земля приняла на вечное хранение и тело Кособрюховой, Елизаветы Петровны...
С разрешения автора рассказы мы взяли с сайта Проза.ру
Мы принимаем работы местных авторов для публикации на нашем сайте. Прозу, поэзию. Изобразительные работы (рисунки, фото) - тоже, для виртуальных выставок. Передать их в редакцию "Звезды" можно в Поронайске на ул. Октябрьской, 49 (только в напечатанном виде, но лучше - в электронном), либо на почту газеты 10_star@rambler.ru. Изобразительные работы принимаем в электронном виде. Если у вас нет возможности "оцифровать" свои работы, тогда приносите в оригинальном виде. Что-нибудь придумаем...
