Иван Емельянов. «Заповедные дали»

ДО  ПЕТРА  И  ОБРАТНО

Холодное кострище, морозы то за пятьдесят, рядом пустая бочка из-под солярки и на четырех тонких жердочках возле кострища укрытый старой просоляреной кошмой труп Степана. Так вот почему Василий не сказал, где его товарищ. Пока суд да дело, труп-то без милиции нельзя трогать, да и не хотел тревожить, надеясь, что Степана быстро вывезут в поселок.

Иван достал сигарету и задумался. Прошлый раз он проходил здесь, когда и морозов еще не было. Вначале первым автобусом с районного центра до соседнего поселка к своему старому знакомцу. И когда над засыпанным снегами  поселком начал сереть рассвет и над домами заклубились первые дымы, Иван уже сидел у Николая:

«Так что там с дорогой до экспедиции, бульдозер проходил?»

«Какой-то ходил, а вот далеко ли не знаю, да там же всего сорок два километра и зимовье на тридцать седьмом, возле дороги, мимо не пройдешь».

Вот и вся информация, которую Иван получил. Больше ничего нельзя было  узнать  у измученного праздниками человека.

Иван явился сюда с солидным рюкзаком за плечами, он заходил в тайгу на месяц, где его ждал товарищ. Необходимое, гостинцы, кое-какие продукты, которых в тайге нет и рюкзачок потянул килограммов на тридцать.

Этой информации было достаточно и Иван, налив стопочку измученному похмельем человеку, взвалил рюкзак на плечи и прихватив под мышку лыжи, бодреньким шагом, покряхтывая под тяжестью рюкзака, направился к выходу из поселка.

Утро не обещало ясной погоды, да и вообще последняя неделя не баловала, тепло и снегопады. С серого неба падал редкий снежок и даже собаки не желали брехать, взглядом провожая вдоль улицы незнакомого человека.

Бульдозер действительно прошел улицей и за поселок еще пару километров, но дойдя до неширокой речки, засыпаной снегом, развернулся, дальше дороги не было. Была только просека через тайгу, по которой с первых снегопадов еще не прошло ни одной автомашины, так как просека своим вторым концом упиралась также в речку, где, правда, был брод, лед на котором постоянно разбивали экспедиционные трактора.

Иван уже пару раз останавливался, поправляя рюкзак и приспосабливая его к дальней дороге, но пройдя по последнему, набитому трактором сугробу, снял рюкзак, пристегнул на ноги лыжи, посетовал, что для такого снега они были узковаты, правда и других у него не было, да и крепления были рассчитаны на мороз, сделаны из сыромятной кожи. Потоптался на месте и сел на рюкзак, покурить перед дорогой:

«Однако снег выпал глубокий» - подумалось ему.

Рассвет уже наступил, снег сыпать перестал и местами на небе появились просветы, прикрашенные встающим над землей солнцем.

«Пора в дорогу» - подумалось ему и отбросив окурок и взвалив на себя рюкзак, пошел, с первым же километром проклиная и тяжелый, давящий плечи рюкзак и дорогу, и рыхлый пушистый снег. Лыжи проваливались в снег сантиметров на тридцать, но труднее их было переставлять, снег налипал снизу и каждая лыжа тянула на полпуда. Втягиваясь в дорогу, Иван километров через пять устроил перекур, достал из рюкзака термос, выпил кружку горячего чаю. Проглянуло солнце, стало посуше, пришлось снять уже ненужный свитер, телогрейка под рюкзаком была мокрая. Из организма дорога выгоняла лишнюю воду.

Через пару часов он опять остановился, допил остатки чая. На следующем привале сварил жиденький суп из концентрата и залил его в термос. Бульон был солоноватый и по его убеждению это было лучше чем чай.

Перевалило за полдень, сосновый лес сменялся березняком и наоборот, а он все шел, проваливаясь в глубокий снег, рюкзак давил на плечи, мокрая спортивная шапочка перекочевывала то в руку, то обратно на его уже лысеющую голову. День хоть и сверкал солнцем, но облегчения путнику не принес. Да он и был по северному коротким, а с заходом солнца небо опять затянуло хмарью, с неба опять посыпался снег, опять потеплело. В темноте ночи просека серым коридором уходила вдаль. Несколько километров Иван шел по заячьей тропе, проложенной по центру просеки. Идти было чуть легче, но лыжи постоянно соскальзывали с утрамбованной зайцами, и присыпаной снегом узенькой тропки.

Зимовье должно было быть где-то уже недалеко, оно стояло на свертке с дороги на буровую вышку и им постоянно пользовались экспедиционные рабочие и проходящие охотники. Иван рюкзак уже не снимал, он просто наклонялся, опершись руками в колени, рывком поправлял свою ношу, понимая, что если его снимет, то чтобы одеть придется ложиться в снег, подлазить под рюкзак и после уже вставать, опираясь во что придется.

А снег все сыпал и сыпал. Останавливаясь, Иван наклонялся, брал пригоршню снега, разгоряченным ртом хватал его, перекатывал по языку снежный шарик, чтобы не застудить зубы, снимал на короткое время лыжную шапочку и двигался дальше по просеке. Одежда была мокрая от пота, от падающего снега. Снять телогрейку мешало опасение простудиться.

А зимовья все не было, по времени  он уже должен был его пройти, но оно стояло рядом с дорогой и остаться не замеченным быть не могло. Временами ему казалось что он чувствует запах дыма или слышит какие-то человеческие звуки, но километры оставались позади, а зимовья все не было, устроить ночлег может быть в ста метрах от зимовья мешало упрямство. И хотя его уже покачивало, он упорно продвигался по просеке, временами падая и подолгу барахтаясь в снегу.

К зимовью он вышел к середине ночи, в печушке еще тлели угли. Дрова на одну ночь лежали рядом. Видимо здесь не больше часа назад были люди, рабочие заезжали на вахту.

Уронив на нары рюкзак, рядом свалился сам и минут десять лежал без движений. Потом занялся делами, развесил мокрое белье сушиться, растопил печку и под гул огня упал спать.

Проснулся в середине дня, все тело болело, особенно плечи и ноги, язык распух, видимо застудил его снегом. Наготовил дров, что спалил и про запас, сварил чай и мысленно поблагодарив хозяина зимовья, покинул гостеприимную избушку.

Дальше дорога была накатана тракторами и машинами. После вчерашней усталости Ивана покачивало, но это уже не было страшно. Холодало. До экспедиционного поселка было всего семь километров. Лыжи, как собачки на веревочке скользили следом за путником и за пару часов он дошел.

Пройдя через весь поселок, постучал в крайнюю избу. Охотники останавливались обычно в этом доме. Жили там двое экспедиционных рабочих, мужики приветливые и миролюбивые – Степан и Василий. Обоим уже далеко за сорок, постоянно среди одних и тех же людей, они были рады каждому новому лицу.

Сбросив с плеч рюкзак, Иван поздоровался с хозяевами, сказал кто, откуда, куда. По сибирским законам гостеприимства, тут же получил кружку с чаем. И место для ночлега и отдыха.

Обезвоженный организм требовал воды, поэтому и четырех кружек с чаем Ивану было мало, но покаместь пили чай и обед сготовили хлопотливые мужики. А под обед у хозяев нашлось и по стопочке отменного самогона. Вот за обедом-то Иван, доставая из рюкзака бутылку спирта и пожаловался:

«Рюкзак шибко тяжел, мужики, и все необходимо. Только спирта шесть бутылок, хоть под елку прячь, чтобы рюкзак облегчить».

«А зачем прятать, если можно выпить?» - ответил Степан и предложение было принято. Здесь же за столом в собравшейся по случаю уничтожения спирта  компании обговорили завтрашний день. В тайгу утром уходила танкетка и Ивана восемнадцать километров обещали подвезти до  зимовья, а дальше оставалось пройти еще восемнадцать и он на месте.

Когда уставшие от застолья легли спать, Иван раза четыре просыпался, чувствуя давящую плечи тяжесть рюкзака. С ушедшим сном исчезало и ощущение лямок на плечах.

Еще в ранних сумерках, с значительно облегченным рюкзаком, Иван подошел к тарахтевшей танкетке. Механик что-то ремонтировал в моторе, а рядом тоже с рюкзаком стоял товарищ по вчерашнему застолью.

Часа полтора они тряслись в холодной разбитой танкетке и приехали на зимовье. Затопили печку, обогрелись, перекусили и сидя вечером за столом новый знакомец, Олег, предложил:

«Давай завтра медведя возьмем ?»

«А, где он  ?» - спросил Иван.

«Недалеко, метров пятьсот до берлоги, собака недавно нашла, я потом проверял, она его не разбудила».

«У меня сам видишь что, один ствол шестнадцатого калибра».

Олег показал двухстволку.

«Мое бьет неплохо, только иногда осекает с правого  ствола».

«Нормально – насмешливо сказал Иван. У тебя есть уверенность что убьем, а не выпустим ? Сами попадем в лапы, черт с ним, а если упустим? Пойдет он гулять по охотничьим путикам и приберет кого-нибудь? Охотник-то сейчас безоружный на капканы вышел, в крайнем случае легкая одностволка с дробью или малокалиберка. А с  нашими стволами вдвоем на медведя, да без собаки – только медведя смешить, и чело заломить надо, и берлогу прощупать, и в берлогу не провалиться, снег-то вон какой, а если в берлоге второй выход есть? Медведь-то выскакивает пулей, сугроб снега на нем, недолго и промазать. Один промазал, у второго осечка и уйдет мишка. А потом нас промысловики за горло возьмут, за то, что мишку выпустили. Я на берлогу не пойду. А тебе, Олег, советую: найди пару мужиков с надежными ружьями и с собакой  берлогу определить и втроем вы возьмете, и меньше об этом говори».

На этом и порешили и спать легли.

После узнал Иван, что неубедительно он говорил, не послушался Олег совета и поднятый мишка наделал делов, разогнал всех промысловиков на ближних участках, раньше времени сезон закончили.

А на утро Иван опять топтал лыжню, но уже набитую, только присыпанную свежим снегом. Было немного холоднее и лыжи хорошо скользили.

И к вечеру он дошел. Метрах в двухстах от зимовья его встретил знаменитый пес Цыган, а затем и сам хозяин из зимовья на лай вышел, у него сегодня был банный день.

А знаменит был Цыган тем, что охотился только на хозяина. Иван в этом сам после убедился. Целый день Цыган его по лесу водил и облаивал каждое дерево, лаял на что угодно, только не на соболя, хотя и свежий соболиный след тропил и соболятником был отменным. Едва не поколотил его Иван, но чужих собак бить нельзя и вывел к хозяину, вот уж Петр посмеялся. И воровали этого кобеля однажды мужики, когда Петр кобеля не дал, а сам на промысел не пошел. Не поверили они Петру, что им проку от Цыгана не будет и ночью увели, а  через пару недель назад привезли и магарыч Петру поставили, чтобы обиду в душе не держал.

Радостно встретил Петр, он  уже месяц в тайге, а радиоприемник что-то сразу отказал. За чаем, да еще с  каплей спирта проговорили до утра. Приветливый и незлобливый был мужик, каждый сезон к нему гости приходили, участок у него был большой и он не отказывал.

В прошлом году к нему тоже приходил один с рекомендательным письмом от друзей, пришел поразмяться и жене шапку добыть. Мужик здоровенный, ходит тяжело и недалеко. Петр ему зимовье выделил, показал, куда ходить охотиться, только что-то часто на своем зимовье стал его встречать. Не понравилось это Петру, да и кому это понравится ?  Возле  своего зимовья всегда сам приберешь. И вот как-то вечером за кружкой чая этот здоровяк и говорит Петру:

«Ну, а если я ногу, к примеру, сломаю, что ты будешь со мной делать?»

Петр в карман за словом не полез – «Добью, говорит, чтобы не мучился». И очень серьезно так, как бы раздумывая: «В тебе же пудов восемь, а во мне и четырех не наберется, как я тебя дотащу? Вот и получается, легче добить, чтобы и тебя не мучить, и самому напрасно не пропадать».

На этом в общем- то и закончился разговор и не думал Петр, что  его таежный юмор будет иметь последствия. Утром Петр на путик собрался, а гость на свободный поиск, а вечером в зимовье не пришел как договаривались.

Промаялся Петр ночь, в думах, что могло случиться, а утром по следу пошел. На старую лыжню след выходил и прямиком в поселок. Успокоился Петр и промысел продолжил, а гость его в поселок вышел к экспедиции и у мужиков спросил:

«Неужели меня добил бы Петька ?»

Люди с юмором попались:

«Он уже скольких перебил и не только за сломанные ноги, бывало и сам помогал ноги ломать, чтобы причина была».

Гость у Степана  ночевал и всю ночь кричал что-то, напугали мужика. Ушел не дождавшись рассвета и чай не стал пить.

Так Петр отделался от неудобного напарника. А Ивана он сам приглашал, зимовье ему отвел, капканов дал, приманки и они неплохо по-соседски поохотились, навещая друг друга раз в неделю, мало ли что может в тайге случиться, и приболеть можно или беда какая приключится.

Быстро пролетел месяц промысла, Ивану нужно было выходить их тайги. Он вышел задолго до рассвета, стоял мороз, ярко искрились звезды, дорога была знакома, недавно этой лыжней прошли парни с промысла, а снега после них не выпадало, дорога обещала быть легкой.

Когда в морозной дымке над тайгой встало солнце, он присел попить чаю и перекусить. В дорогу он прихватил пяток яиц и был удивлен – на сильном морозе, а стояло за сорок, желток замерз как камень, а белок тянулся как резинка и стоило труда его разжевать.

Попил чаю, но теплее не стало. Иван спускался в долину, в горах, где он охотился, было значительно теплее, а здесь морозец прижимал основательно. После этого чая он уже не останавливался, согреваясь ходьбой. Мимоходом подстрелил трех рябчиков, но одного даже не стал разыскивать в снегу, было очень холодно.

Когда морозная дымка покрылась сумерками, Иван вышел на тракторную колею, он основательно замерз, но оставалось еще километров пять до поселка экспедиции. Догнавший его трелевочник оказался очень кстати. В кабине было тепло, а трактористом оказался Василий:

«Здравствуй, как поохотился ?»

«Душу отвел, ноги и время убил, жене шапку добыл» - ответил Иван. А что у вас интересного ?»

«А тебя какой черт погнал в такую стужу ? – плохо слышимый за грохотом дизеля прокричал Василий – утром было сорок восемь, к вечеру обещали полста четыре».

«Да я же не знал, что у вас в долине такая стужа» - прокричал в ответ. «А как там Степан, в Ленинград не уехал ?»

Василий прокричал в ответ что-то непонятное за грохотом мотора.

На этом разговор и закончили, а вскоре и огоньки показались поселковые.

Остановился Иван на ночлег в той же избушке, у Василия. Степан, как сказали, был в отъезде, а уточнять не стали. Тепла не ожидалось и поужинав Иван рано лег спать, ночью приходили какие-то мужики, о чем-то долго разговаривали, выходили, заходили по новой, но просыпаться он не стал, не вслушивался в ихние разговоры, утром опять предстояла дорога.

Часов в шесть утра Иван был уже на ногах. Дорога по которой он прошлый раз топтал лыжню была расчищена и по ней иногда ходили машины. Вот он и вышел пораньше, чтобы за день пройти сорок два километра, а может машина попутная  подвернется.

Идти по накатанной дороге было легко и к рассвету он был уже далеко от экспедиционного поселка.

И тут он заметил следы сапог. В такой-то мороз, да в кирзовых сапогах ? Но следы были и они шли навстречу. Значит, кто-то ночью шел в поселок в такой несезонной обуви. Через каждый километр–полтора человек топтался на месте, будто прислушиваясь или высматривая что-то. И этот след тянулся и десять и двадцать километров.

До поселка уже оставалось километров девять-десять, когда Иван впереди на прямой дороге увидел что-то непонятное. Когда он подошел ближе, неприятный холодок прошел по спине.

Степан как будто спал, лежа на жердочках, в легкой бумажной курточке. В стороне от дороги, метрах в десяти, запутавшись в мелком березняке стояла танкетка, из радиатора высовывается толщиной с руку березовый стволик. Вот и не уехал Степан в Ленинград, останется навечно в земле сибирской. Вот здесь у кострища и появился след кирзовых сапог, а вокруг ни одного серьезного  для дров дерева – на километры толщиной с руку березняк, промороженный и сырой  он не горит. Так и погиб Степан, в тайге и без дров.

Позже Иван выяснил, что ездили они по делам в поселок вдвоем. На обратном пути везли парням ящик водки и не успев выехать за поселок, начали выпивать. Когда отъехали  от поселка километров восемь, уже были пьяные. Степан за рычагами, отвлекся и танкетка с ходу в березняк врезалась и радиатор пропорола и остались двое мужиков в пятидесятиградусный мороз наедине с судьбой. Солярки немного в бочке было, жгли, покаместь надежда в хмельных головах была. Ночь. Пустынная дорога. Более трезвый напарник рассудил:

«Дров нет, погибнем оба, на помощь рассчитывать не приходится. В бачке солярка есть, сливай и жги. Я пойду в поселок, он же недалеко».

И пошел… в другую сторону, не разобрался с хмельной головы, откуда ехали. А звук гуляет по распадкам, вот и ошибся напарник, пошел на шумы недалекого поселка. И пришлось ему ночью в лютый мороз в кирзовых сапогах почти тридцать километров до буровой вышки идти за помощью. А Степан после ухода напарника плеснул разок солярки, лег на жердочки, укрылся кошмой и заснул и ничего-то ему больше не надо было.

Приехали мужики с буровой за Степаном … да и оставили его до приезда милиции, в тепле он уже не нуждался.

Хоть и холодно было, посидел Иван на корточках, сигаретку выкурил, о жизни подумал, со Степаном попрощался. Дело к вечеру, солнце морозной дымкой затянуло, к ночи надо в поселок выбираться.

Крепко повезло Ивану, через пару километров пути навстречу попалась автомашина с будкой. Следователь ехал с районного центра, труп поднимать. Дорогу уточнили и дальше поехали, а на обратном пути Ивана подобрали.

Лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Ивана подбрасывало на жестком сиденье будки, рядом в застывшей позе елозил по полу труп Степана. Степанов рюкзак бренчал бутылками.

До районного центра не доехали километров пятнадцать, бензин кончился. Выпал скукоженый от стужи Иван из будки и к следователю:

«Не дай замерзнуть христианской душе, там в рюкзаке водка, разреши приложиться, застыл»

Махнул следователь рукой:

«Бери сколько хочешь».

 Заполз Иван в будку, рюкзак развязал, штук пятнадцать бутылок  с водкой, достал бутылочку и зубами застучал от холода, водка-то ледяной шугой схватилась:

«От такой выпивки наверняка околеешь» - и назад в рюкзак сунул бутылку.

А тут и машина навстречу  фарами засветила, подзаправились и через полчаса в поселок приехали.

Пришел Иван домой, печку затопил, поблизости до котельной в душ сбегал. Сел за стол, сухари из стола достал, бутылочку, что дома оставалась вскрыл, стакан налил: - «Ну, слава богу, кончилась дорога».

За фартом… 

Над хребтами Хамар-Дабана поднимался холодный зимний рассвет. В горах давно уже выпал снег и в такие прозрачно-пронзительные рассветы было особенно холодно. Дни стояли ясные, солнечные и в рабочих рукавицах руки не замерзали, но по ночам градусник показывал за двадцать делений и в такой рассвет даже собаки не спешили покидать своих катухов, чтобы получить утреннюю порцию каши, до тех пор, покаместь самый жадный из них вроде бы лениво потягиваясь и кося глазом не приближался к своей чашке. После этого уже все собаки оставляли свои лежанки:

«А вдруг оближет все чашки и я не успею ?»

Скрипела дверь, слышался звон посуды, лязг железа, какая-то возня – так начинался новый рабочий день.

Рюкзак по старой бродяжьей привычке был приготовлен с вечера, да и что было готовить: котелок, сахар, чай, кусок мороженой печени, да полдесятка сухарей. Когда с утренним чаем было покончено, друзья – охотники вышли проводить Ивана. Путь предстоял недлинный, но территория была ему неизвестна. Как говаривал его старинный приятель «Один костер» - т.е. одна ночевка в лесу, если не заплутаешься. Карта пути была начерчена на листе бумаги еще с вечера и бережно уложена в полиэтиленовый пакет вместе с охотничьим билетом. До ближайшего поселка было не менее семидесяти километров по охотничьим тропинкам – паутинкам.

Иван возвращался домой после полутора месяцев нелегкой и бестолковой охоты в горах. За все время, что он топтал здешние склоны, он ничего не добыл, но охотники, друзья его были обеспечены мясом, а это уже было  само по себе не плохо. Огорчало отсутствие пушнины, но и правду, если рассудить, впервые в этом месте, территория незнакома, собаки путней нет, зверь еще держится в долине, а они занимались промыслом высоко в горах. А может ему просто не улыбнулась удача ? Зато он славно отдохнул и чувствовал себя превосходно.

Чувство горечи и вины появилось когда он вспоминал что дома его ждут с добычей, но ему нечем было порадовать своих родных и он гнал прочь такие мысли.

Остались позади последние рукопожатия, дружеские наставления, пожелания быть здоровым. По утреннему морозцу Иван шустро вышагивал утопающей в снегу тропинкой, тянущейся по гребню хребта. Шел, любовался заснеженными вершинами гор, уже высвеченными утренними лучами солнца, вдыхал полной грудью чистый морозный воздух. Так уж повелось, что первую половину дороги путник вспоминает тех, с кем расстался, вторую половину пути думает о тех кто его ждет.

Вспомнилось начало промысла, когда в течении десяти дней он топтал след за своим напарником, имея за спиной изрядный рюкзак. Позади оставались крутые горки, вечером усталость рабочего дня, суп из полуфабрикатов, точно такой же суп для собак, а назавтра опять рюкзак, ружье и снова тяжелые утомительные тягуны, опять вдавливающаяся в землю тяжесть, а в награду за утомительный труд, абсолютное отсутствие дичи в зоне видимости и постоянные рассказы по мере продвижения вперед о том, где, когда и кого добывали в той местности. Можно было не верить этим рассказам, но время от времени звериные следы служили доказательством, что такое могло быть. Так продолжалось девять дней, а на десятый в одном из зимовий встретились с Родионом, хозяином участка, так было оговорено заранее.

Дело было уже после захода солнца. Возле зимовья взлаяли собаки и не успели охотники слезть с нар, на которые прилегли в ожидании ужина, как открылась дверь и через порог шагнул Родион, широко улыбаясь, прищурив узкие бурятские глаза на загорелом обветренном лице в стjрону нещадно чадящей свечки. Что-то сказал по бурятски, поздоровался за руки и устало сел на нары. Он явился с тощим рюкзаком и двумя ружьями на плече. Нужда заставила его носить с собой винтовку – трехлинейку на случай встречи с зверем, а также ружье «Белку» подстрелить рябчика или белку. С начала промысла мяса добыто не было, а в этих краях изрядно водилось изюбра, медведя и кабана, вот и носил Родион лишнее железо в ожидании фарта. Пока готовился ужин, он снял шкурки с пары принесенных белок, накормил своих собак, рассказал о безрезультатности начала промысла и множество других новостей, важных только для промысловика и то, на конкретном участке охоты. По случаю встречи достали из припасов все самое вкусное, все таки это был праздник, хоть и небольшой. Охотники за эти дни не встречались ни с кем из людей. Достали, припасенную для этого случая  бутылку спирта.

Родион, как старший, принял бутылку, кружку, налил туда немного. Смоченным в спирте пальцем побрызгал на четыре стороны, пошептал что-то по бурятски, открыл дверцу горящей печки, побрызгал в огонь, бросил туда же кусочек хлеба, закрыл дверцу печки и сел на свое место к столу. Во время ужина завели разговор о завтрашнем дне. Нужно было срочно решать проблему мяса. Задумали по утру идти на хребет, в пути прочесать один, памятный Родиону, распадок, там водились кабаны и кабарги было изрядно.

С рассвета вышли из теплого зимовья и, пройдя около шести километров, сели на старую валежину перекурить. Сидели на склоне, уходящей вдаль долины реки. Родион показал в сторону видневшейся в трехстах метрах гривы, которая горбом поднималась и пряталась за другую гриву. А дальше он рассказал, как сидя на этом же месте увидел табунок изюбров, который переваливал за эту гриву:

«Их было штук двадцать – рассказывал Родион – они выходили снизу, появляясь в поле моего зрения на двадцать секунд и переваливали через гриву. Покаместь я их рассматривал, штуки три уже прошли. Они шли плотно один за другим, я схватился за карабин. Я их стрелял на самой вершинке и они падали на ту сторону. Когда я отошел от шока, штук двенадцать уже подстрелил. Это же гора мяса, которую нужно обработать. Последние звери также спокойно своей тропой перевалили через гриву, не обратив внимания на мои выстрелы. Покаместь я пробежал эти триста метров на хребет – взмок от радости, но добежав, не увидел не только горы мяса, но и капельки крови. Думал, что ошибся местом, осмотрелся, пробежал вдоль гривы, точно. Ни капли крови. Этот карабин был у меня третий сезон, но этим летом кто-то его брал на охоту. И вот я прицелился в дерево метров с пятидесяти. Стрельнул и промазал. В это дерево я попал только с двадцати метров. Мушка была нещадно сбита, а выехав на промысел, я карабин не пристреливал. Вот так я здесь настрелял кучу мяса» - смеясь закончил Родион.

Затушили окурки и разошлись на три стороны, договорившись часа в четыре встретиться здесь же. Родион пошел в дальний распадок, с ним были две его собаки. Этот распадок был ему хорошо знаком. Иван ушел в ближний и долго шел склоном.

В тайге стояла тишина и ярко светило солнце, красивый день уходящей осени, скоро должны были упасть снега и сейчас природа в горах праздновала последние сполохи бабьего лета. Пару раз Иван выходил на старые кабаньи копы. Нашел белую от времени нижнюю челюсть кабана с клыками. Его поразила длина передних зубов. Почувствовал усталость и спустился вниз к едва струящемуся ручью. Вскипятил котелок чаю, немного отдохнул и пошел дальше. Сориентировался по времени, повернул назад и направился этим же склоном только несколько выше.

Пройдя около часа он забрел, по словам Родиона «где черт ногу сломит» Это точно сказано. Склоном прошла полоса ветровала и он оказался среди этого хаоса поваленных деревьев. Медленно оглядываясь вокруг он искал выход из этого чертолома и метрах в двадцати впереди себя краем глаза заметил какое-то движение, но сразу не понял что это такое. Продравшись к этому месту он увидел в двадцати метрах стоящую к нему боком аккуратненькую кабаргу, которая повернув голову, внимательно смотрела в его сторону. Возможно, она вообще не видела людей или какая-то другая причина обязывала ее стоять на месте. Сбросив с плеча ружье, он выстрелил картечью. На таком расстоянии заряд ложится кучно. Он увидел как у нее подломилась передняя нога и покаместь закладывал новый заряд картечи в этот же ствол, кабарга, сделав на чистом месте полукруг, прыгая на трех ногах, встала под деревом метров на пять дальше от охотника. Второй патрон он всадил в горячке и наверное промазал. Кабарга легла. Будучи уверенным, охотник подошел к ней метров на пять. Кабарга лежала подобрав под себя ноги и прямо, именно прямо и спокойно держа голову глядела на человека своими чистыми терновинами глаз. Добил он ее в упор со второго ствола.

Уложив кабаргу в рюкзак, долго выкарабкивался из этого царства поваленных деревьев и когда до захода солнца оставалось около часа, уже был возле оговоренного места встречи. Когда начал высматривать место, где устроиться на ожидание, выше его по склону метрах в трехстах взлаяли собаки. Собак брал с собой только Родион. Этика этикой, но дело было одно и он пошел на лай. Собаки лаяли где-то вверху, а перед охотником был хаос их крупных обломков скалы, которая виднелась выше. Пришлось делать километровый полукруг, чтобы выйти выше собак. И вышел, но покаместь карабкался, он каждую минуту ждал винтовочного выстрела, и напрасно.

Перед ним на кромке обрыва, метрах в пятидесяти, стояла изюбриха. Собаки загораживали ей узкий проход, по которому она могла бы выйти с этой западни. Собаки не бросались на нее и она спокойно боком стояла к охотнику. Иван неспешно устроился за валежиной, ближе приближаться не стал, побоялся реакции собак. А сейчас ветер дул от зверя и человека они не чувствовали, но солнце слепило глаза когда он прицеливался.

После выстрела изюбриха резко переступила ногами, подняв облачко пыли, но собаки были начеку и громким лаем остановили попытку. Попал или нет, он не смог определить и стрелял еще четыре раза, а расстреляв пули, вспомнил рассказ Родиона, как он стрелял изюбров. Картечью стрелять не стал, боялся поранить собак. Изюбриха по прежнему спокойно стояла и Иван надеялся, что выстрелы слышали товарищи и спешат на помощь, он собрался ждать и достал папиросу. Покаместь искал спички, увидел, что изюбриха, подломив задние ноги соскользнула с обрыва. Следом за ней в обход стены бросились собаки. Пришлось отложить перекур и скоренько бежать к обрыву и вниз за собаками, а когда спустился вниз, кобель уже спокойно лежал в сторонке, изюбриха же, упав с двадцатиметровой высоты завалилась между камней и сучка лежала у нее на брюхе. При появлении Ивана сучка оскалилась и не желая обижать собаку он присел в сторонке и закурил.

Он был в растерянности, ему никогда не приходилось заниматься разделкой туши, а как это делать он не знал На его радость метрах в двухстах прогремел выстрел Родионовой  винтовки, шла помощь. Родион услышал кононаду и поспешил на выстрелы. Шустро вынырнув снизу из-за камней, мигом поняв в чем дело, сразу взялся за нож, заулыбался. Отложив винтовку, сбросил рюкзак:

«Что сидишь ?»

«Не знаю что делать»

«Ну, тогда, помогай»

И они взялись за работу. Вытащили изюбриху из камней, а тут напарник Цырен подошел на выстрелы и всей компанией занялись съемкой шкуры. Родион достал из рюкзака кружку, перерезал у зверя горло, нацедил еще тепло-парящей крови, дал выпить Цырену. Следующую кружку он поднес Ивану. Иван никогда не пил крови, но Родион заявил, что по таежным законам – положено. Пару глотков Иван осилил и поняв, что третий будет последним, вернул кружку и получил кусочек сахара. А Родион пить кровь не стал, сказал, что не любит:

«А если вырвет после крови, так подчистую» - добавил он.

Тушу разделали, разложили по рюкзакам и зараз все унесли в зимовье. За  этот день Родион тоже стрелял по поросенку, но не удачно. А у Цырена в рюкзаке тоже была кабарга. Так охотники и обеспечили себе мясо на начало промысла. Вечером в зимовье был пир. Мужики сытые и довольные до глубокой ночи готовили какие-то свои бурятские блюда и все это было очень вкусно. Не забывали также перед каждым блюдом пошаманить по бурятски, поблагодарить бога Бурхана, бросить в огонь кусочек блюда.

На следующий день Родион ушел, забрав рюкзак мяса, а Иван с Цыреном отправились в другое зимовье, где уже бывали и тоже мяса с собой прихватили. Этот день прошел вхолостую, они ничего не добыли, но не каждый же день такое везенье.

Так безрезультатно они охотились около недели, ходили по зимовьям, где-то что-то ремонтировали, занимались бытовой мелочью, а удача не улыбалась им, десяток белок не в счет.

Выпал небольшой снег, захолодало. Хождение знакомыми маршрутами стало невыносимо и Иван уговорил Цырена сходить туда, где еще не были.  Цырен как-то обмолвился, что есть такое зимовье и недалеко. Решили сходить, проверить состояние зимовья, так как с прошлой охоты там никто не был. Добрались охотники только к вечеру. Зимовье было отстроено на краю огромной поляны, на склоне, возле хребта. Снегу здесь было значительно больше, но в сапогах ходить было можно. Кругом стоял прекрасный колотовный кедрач, где хорошо и легко добывать орех, для этого и строили зимовье. С водой было хуже, но кругом лежал снег и охотников эта проблема не беспокоила. Поляна использовалась как вертолетная площадка для вывоза орехов и мяса, добытого охотниками. В зимовье стояла хорошая печка и нары, ведра снега хватило для приготовления чая.

Ночлег показал, что зимовье к тому же хорошо держит тепло. Затянутое облаками небо еще с вечера предвещало потепление, так оно и вышло, с утра уже падал снежок. Решили поохотиться. Цырен велел Ивану взять его собак, а сам пораньше ушел в долину. Он был вообще малоразговорчивым парнем и более склонен был лежа на нарах покуривать в потолок, это Ивана иногда бесило, но в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Сегодня стояла прекрасная зверовая погода и даже Цырен не выдержал. Спустя полчаса после ухода напарника Иван выпустил из зимовья собак и следом вышел сам. Собаки занялись поисками следов хозяина, но Иван свистнул их и они затрусили вперед. Снегопад густел на глазах. В тайге стояла тишина нарушаемая то ли шелестом, то ли шепотом снежинок. Иван, чутко прислушиваясь к таежным звукам, медленно продвигался вдоль склона. Он уже прошел пару километров, пару раз пересек следы, идущих впереди него собак. Снег повалил хлопьями. Подошла самая зверовая погода, когда шелест падающего снега сбивает чуткое ухо зверя.

Охотник прошел около четырех километров, когда услышал впереди глухой за стеной снегопада собачий лай. Наученный горьким опытом, что спешка до добра не доводит, он медленно приближался к месту, откуда доносился лай, забирая выше по склону – и вышел выше собак метров на сто. Обходя полукругом, он увидел какое-то движение в пелене снега и остановился. На кромке обрыва стояли два зверя, почему-то  две самки. Обе, как ему показалось, одинакового роста, а перед ними метрах в пяти прохаживались собаки, видимо уже устав от собственного лая, время от времени просто напоминали о себе. Ветер был от зверей и они спокойно, не чувствуя человека стояли один за другим.

Иван не спеша устроился за толстым деревом, в своей серой одежке он был не заметен в пелене снегопада. До зверей было метров полста, а ближе подходить ни к чему. На мушку он посадил ближнюю изюбриху, она стояла ближе от обрыва. Он уже понял, что копытные крепки на пулю и был внимательным.  И все же за снегопадом не увидел  куда ушли две его пули. И опять же после первого его выстрела изюбриха дернулась в сторону собак, но их реакция на прозвучавший выстрел и агрессивность осадила ее на прежнее место. Только после третьей пули – шестнадцатого калибра, эта самка сунулась носом в снег. Собаки, бросившись к ней, отскочили и начали работать на второго зверя. Иван понял, что первый зверь уже добыт, перезарядил ружье и бегом через валежник побежал вниз к месту событий. Утром, уходя из зимовья, не особо рассчитывая на удачу, он взял только три пули. Оставалась картечь. Вторая самка прочно стояла под собаками, уже не опасаясь он подбежал на десяток метров и увидел что это теленок, большой, но еще теленок, а матка лежала убитая. Каменистая площадка на которой стояли звери была небольшой, убитая матка лежала на выходе с этой площадки, а здесь были собаки. За теленком был обрыв с уклоном градусов под семьдесят. Теленка он стрелял метров с пяти. Приняв заряд картечи, тот в прыжке ушел на торец площадки и по этому крутосклону заскользил вниз. Следом за ним, до крови ободравшись, на брюхах, заскользили собаки. Когда минут через десять Иван спустился вниз, собаки лежали в стороне  вылизывая пораненные лапы, а теленок с переломанными всеми четырьмя ногами лежал мертвый. У теленка Иван только выпустил внутренности, покурил, покаместь собаки утоляли голод и где ползком, где кое как, поднялся наверх. Самке пуля попала в шейный позвонок. Предстояла работа.

Часы он забыл в зимовье и даже примерно не мог определить сколько времени. Снег валил огромными хлопьями и за тридцать метров стоял сплошной пеленой. Вспоминая уроки прошлой добычи, снял шкуру, разделил внутренности, в азарте и допустил оплошность. Когда подошло время отчленить ноги, отрубил их топором. После удара по кости, срединная часть лезвия топора выкрошилась сантиметра на три. Это был старый, видавший виды топор с которым Иван не расставался в своих таежных странствиях много лет. Это для него была большая ценность и он остался как без рук.

Набив полный, сколько мог унести, рюкзак мяса и накормив основательно собак, скользя по пухлому не перестававшему валить снегу, он медленно пошел, забирая выше по склону, рассчитывая сверху увидеть поляну и сориентироваться. Собаки, которые шли впереди, куда-то пропали. А снег все валил и валил, небо быстро темнело. В снежной крутоверти он поднялся куда-то под вершину. Как он предполагал, наступала ночь. Пришлось высматривать место для ночлега: сухие дрова есть, мясо есть, сигарет тоже хватало. Подобрав место, Иван снял рюкзак – самодельное творение из толстого брезента с широкими лямками из транспортерного ремня. Рюкзак тянул килограммов на пятьдесят. Расслабив плечи он закурил сигарету и покаместь курил, сумерки почему-то превратились в день. Снег резко прекратился, показался лохматый край облака и солнечные лучи заиграли на ослепительно белом снегу.

Солнце стояло высоко, часа полтора до захода оставалось. Иван сидел на склоне горы, в ста метрах внизу просматривалась огромная поляна, а дальше виднелась поляна, на окраине которой стояло зимовье. Рюкзак уже не поднимался, под него пришлось подлазить и медленно, боясь отступиться, Иван по склону пошел вниз к зимовью.    

Цырен, видя тяжелую ношу, с восторгом встретил напарника, у него охота опять не получилась. Назавтра они ходили за мясом. Ещё одно зимовье было обеспечено на сезон.

Иван вспомнил последний вечер перед выходом. Они с Цыреном пришли в это зимовье за полдень. Родион был здесь и гостей не ждал. Вчера он добыл изюбра в трёх километрах от зимовья. Рога были великолепны, очень аккуратные, с соблюдением всех пропорций, но в два раза меньше чем обычные. Мясо было залабазёно на месте добычи и назавтра втроём ходили за ним.

На вечер заварили ведро мяса, разного на любителя, там и кабарга, и изюбр, и поросятина дикая. У Ивана почему-то не было настроения и он с хорошей завистью наблюдал как друзья-охотники откушали полное ведёрко мяса, не удивительно, что они были так легки на ногу и в тайге он завидовал ихней выносливости. За ужином Иван сказал мужикам, что завтра уйдет. Они подумали что он на что-то обиделся и стали отговаривать, а он и сам это сказал не подумав. Но слово не воробей и сказав, пришлось настоять на сказанном. Ребята, видя его упрямство, предложили сварить мяса на дорогу и снова он отказался, в голове уже была дорога. При свете свечки Родион нарисовал на листке бумаги маршрут, указал характерные приметы, чтобы не сошёл с тропы, обрисовал место, где в зимовье предстояло ночевать, высказал сожаление об уходе, написал письмо к жене, уместившееся в двух строчках и на этом охотники легли отдыхать.

Вспомнилось последнее Родионово зимовье. Там раньше стояла какая-то фактория или заготовительный пункт. Зимовье стояло в семидесяти метрах от дома фактории. Дом уже давно  был наполовину разобран на дрова, ещё прежним владельцем охотничьего участка. А Родион заготовлял дрова за сто, сто пятьдесят метров и когда Иван предложил взять на дрова несколько брёвен, Родион заявил, что это строение он бережёт на всякий случай, если когда заболеет или когда выйдет на пенсию.

Друзья встретились через девять лет и когда Иван спросил об этом строении, Родион ответил, что разбирать ещё не начинал. В этом ответе был весь Родион и время его не брало, и больше чем о себе, он думал о случайных путниках или заблудившихся в тайге, и сухие дрова берёг для них. И до сих пор стоит это полуразрушенное строение на случай, если вдруг живущий в зимовье или проходной гость занедужит и не сможет издалека принести дров.

Так, вспоминая уже прошлую охоту, Иван медленно продвигался по нарисованному Родионом маршруту, спустился в долину ручья, пару километров скользил по каменистой тропинке присыпанной снегом, переправился вброд через мелкую в это время речку. Дело клонилось к вечеру, солнце уже ушло из долины и освещало склон на который Ивану нужно было подниматься. Планируемое для ночлега зимовье было недалеко. Снега здесь почти не было, выпавшие когда-то пара сантиметров его, чуть прикрывали на открытых местах тропу, под кронами деревьев же сухо шуршала листва и хвоя вперемешку с другой лесной подстилкой.

И вдруг Иван услышал выстрел. Он прозвучал как сигнал о том, что рядом есть люди, а зимовье по схеме было за соседними гривами. По рассказу Родиона в зимовье жило двое бродяг, которые ушли из поселка летом. Собирали ягоды, заготавливали орехи, потихоньку браконъерили и в общем-то никому не мешали.  Имелось у них где-то добытое ружьё, а боеприпас по доброте душевной выделяли проходящие мимо промысловики или захожие охотники.

Иван поспешил на выстрел и перевалив через небольшой взлобок понял, что ошибся. Перед ним был распадок шириной километра три. Сориентировавшись, он решил обрезать следы стрелявших возле реки  и буквально через километр вышел на них. Это были следы резиновых сапог не более часа назад отпечатанные на старом снегу, и уходили они вверх по тропинке. С радости Иван выстрелил из ружья, давая знать о себе и поспешил по тропинке, намереваясь догнать охотников. Пройдя по этим следам метров пятьсот он вышел к кострищу. Здесь топили серу, о чем говорила бочка, бачок с решеткой и другое барахло оставленное возле костра, чуть в стороне были сооружены две лежанки. Костру было три дня, об этом говорили следы на снегу.

И тут он увидел то, от чего резко присел, сбросил с плеча ружьё и внимательно, каждое мгновенье ожидая выстрела, огляделся вокруг. Его испугал череп, обыкновенный человеческий череп, восково отсвечивая, он лежал в метрах пяти от костра, под деревом. О таких вещах Иван знать не мог. Родион говорил, что здесь живут безобидные мужики, но череп говорил о том, что здесь пахло кровью. Осмотрев внимательно череп, Иван ещё более настороженно осмотрелся вокруг. Следы уходили от костра вверх по тропинке и он пожалел о том, что выстрелом дал о себе знать. Отступать было поздно. Сменил заряды в стволах на пули и крадучись, стараясь не шуметь, пошел по следам. Пройдя по тропе метров пятьсот, он учуял запах гари и тут же увидел место где мужики выкуривали из-под камней соболя. Видимо здесь мужики и сделали выстрел, который услышал Иван. Время прошло не более часа и охотник был как взведённая пружина. Судя по Родионовой схеме до зимовья было километр – полтора, но в зимовье идти не хотелось.

«Я иду без пушнины, - размышлял Иван – без мяса и трудно поверить, что охотник выходит без добычи, здешние бродяги одного уже кончили и о моём выходе никто не знает, в тайге человек легко может потеряться и окончательно. Обыскав рюкзак и не найдя пушнины, они захотят обыскать меня и не найдя ничего не успокоятся, конечный результат не предсказуем».

 Еще немного пройдя по ихним следам, он резко ушел в гору и перевалил через гриву. Зимовье теперь от него находилось за гривой на берегу реки, поэтому для ночлега был выбран ближний распадок.

Темнело. Иван оказался выше зимовья и в соседнем распадке, поэтому не боялся что его обнаружат по костру или запаху дыма и начал готовиться к ночлегу, каждый миг ожидая постороннего шума. Подобрал место для костра, лежанки, натаскал валежнику на длинную декабрьскую ночь, нарубил ножом лапника под ноги и лежанку, в изголовье положил заряженное картечью ружьё.

Ночь была длинной, он дремал, просыпался, подкладывал дров, снова дремал, пил чай, опять подкладывал дров, за ночь выкурил полпачки сигарет и рассвет всё же наступил.

С первыми лучами солнца Иван был уже в дороге, это зимовье он обошёл вершиной распадка, далее опять встал на тропу, начерченную Родионом. Несколько раз срезая тропу, карабкался по почти отвесным крутосклонам. Чувства опасности не было, за эти полтора месяца оно притупилось, ему приходилось ходить по кромке обрыва, карабкаться по почти отвесным скалам. Зато обострилось другое чувство. Когда он грел чай, сидя у костра, почувствовал на себе взгляд. Сохраняя туже позу, медленно притянул к себе ружьё, пальцем взвёл курки и долго и настороженно осматривался вокруг. Ничего подозрительного не увидев по горизонту, он перевёл взгляд выше. На высоте метров пять на дереве, над ним сидела кедровка и поворачивая головку, молча рассматривала его бусинками глаз.

Было пополудни, когда он вышел на тракторную дорогу, оставалось пути – десять километров. Ему нужно было выйти на автотрассу к пяти часам вечера, в это время подходил автобус до посёлка где он жил.

Последние два километра до трассы дорога делала петлю вокруг большой горы, у подошвы которой змеилась ледяной шугой речка. Не доходя до горы метров пятьсот стояла кошара  пастуха. Дойдя до  этого  строения, Иван спросил у старика бурята, замёрзла ли река внизу и получил ответ, что должна замёрзнуть.  Получив ответ Иван нимало не тревожась, берегом реки пошёл вниз, оставив справа уже ненужную ему дорогу, которая была значительно длиннее, он торопился на автобус.

Под горой, сжавшись берегами и укрывшись ледяной шубой, река жила своей мирной жизнью. Он шёл, где берегом, где вдоль берега по льду и чем далее огибал гору, тем больше сомневался в правильности выбранного пути, но дорога осталась далеко справа. Он прошёл уже метров шестьсот от первых скальных обрывов, течение здесь было быстрее и вдоль её стрежня проходила узкая полынья, которая змеистой лентой уходила за очередной скальный мыс. Идти пришлось по узкой кромке заберега и лёд скользил под сапогами. Когда он подошёл к этому скальному мысу, впору было охнуть, промоина кипела бурунами, не оставив даже полуметрового заберега.

Прижавшись к скале, он попытался кое-как удержаться на двадцатисантиметровом ледяном припае и нога тут же, оторвав от камня лёд ушла выше колена в воду. Дна он не ощутил, удержался на руках, внимательно всмотрелся в воду, дна он не увидел, а палки не было. Тёмная холодная вода омывала этот мыс, не оставив никакой надежды пройти под берегом. До пяти часов оставалось сорок минут и надо было спешить и трасса была недалеко. Надо было выбирать, или вернуться назад на дорогу, или карабкаться вверх, где метрах в ста проходили козьи тропы. Он выбрал второе.

Чуть вернувшись назад, опираясь в щёки расщелины между каменных пальцев, он поднялся метров на пять вверх. Снизу склон казался с высотой более пологим. Но и здесь он ошибся. Спускаться назад – верная гарантия свалиться и уйти в промоину. Так как ноги опору не чувствовали, он держался только телом прижавшись к скале. Вышенаходящийся склон, куда он с трудом вскарабкался, был действительно положе, но поднявшись ещё немного, он понял, что склон этот его не спасет, он просто не держит. Каменная основа здесь была сверху прикрыта землёй  перемороженной на ледяном ветру. Эта земля осыпалась и он почувствовал как по сантиметру, медленно, сползает назад. Не жалея ногтей он вцепился в эту землю, удержал скольжение, унял дыхание. Чуть ослабив руку, опять почувствовал скольжение по откосу. Страха не было, реальность воспринималась просто – упал, ушёл под воду, если глубина не позволит удержаться, значит под лёд – конец. Вода внизу с холодным шелестом пела свою вечную песню. Медленно по сантиметру передвинул руку вниз до уровня пояса, длинными секундами вытащил из ножен нож.

Далее было просто, где лезвием ножа, где его рукояткой, он зацеплялся за эту промороженную землю, чтобы по сантиметру продвигаться вверх. В один из этих моментов, взглянув в сторону трассы, он увидел медленно идущий, освещённый автобус, на который он так стремился.

Иван долго, очень долго карабкался вверх, пока не почувствовал под вытянутой рукой площадку. Это была тропа пробитая козами над обрывом и это было спасение. Подтянувшись на обоих руках, он грудью лёг на тропу и расслабился, почувствовав тяжёлую усталость. Он несколько минут пролежал отдыхая, покаместь не почувствовал холод мокрой рубашки, встал на тропу и рискуя каждым шагом свалиться под откос, медленно пошёл в сторону трассы. Время его уже не интересовало. Солнце давно закатилось, над землёй опустились сумерки, вдалеке лаяли собаки, а внизу под откосом глухо шумела вода.

Учебная тревога 

Ещё с вечера, укладываясь спать, парни даже и предположить не могли, каково будет их пробуждение и рассвет завтрашнего дня.

Маленькая бригада их трех человек занималась расчисткой прилегающей полосы дороги, ведущей на лесоделяну. Когда дорогу пробивали бульдозерами, деревья валили направо и налево. Хорошую древесину с дороги срубили и вывезли, а тонкомер разных пород вповалку и кое как остался за обочиной, вот его и резали на  дрова – швырок.

Для проживания у них был вагончик на колёсах, он стоял в сторонке от дороги и в пяти метрах от двухметрового обрыва – яра  левого берега небольшой  каменистой речушки, шириной метров шесть и глубиной не более полуметра. Начало речка брала в горах, а здесь был брод, который переезжали и переходили пешком. Работа была закончена как обычно. С вечера небо было затянуто какой-то тусклой пеленой и солнце скрылось в этой хмари.

Ночью парни проснулись одновременно от грохота катящихся камней. Река утробно рычала и камни не могли улежать против бешеного течения. При тусклом свете фонарика парни увидели грязного цвета кипящую воду, которая уже поднялась метра на полтора. Ширина реки заняла уже тридцатиметровое выстеленное камнем русло и терялась между деревьев противоположного берега.

По ступенькам спустились из вагончика и наступили … в воду. Вода уже текла и слева от вагончика, засветили фонарик и поняли, что дело дрянь, это был не маленький ручеек, вода шла сплошным потоком и по дороге, и между деревьев. Парни оказались на острове, вода уже касалась колёс вагончика и запросто могла его спустить в реку. Они попытались выйти через левую протоку, но долина реки была черезчур широка и только метров через триста начинался береговой крутосклон, но это днём. А ночью – десятиминутное шлёпанье по воде их успокоило и вышли удачно, опять к вагончику.

Как только засветлело небо, несколько деревьев, стоящих на кромке берега бензопилой свалили в реку, но их сразу подхватывало течением и за противоположный берег они не зацепились. Попытались из сваленных деревьев устроить залом. Безрезультатно, все деревья уносила вода.

Прихватили бензопилу, бачок бензина и попытались выйти из вагончика вверх по реке. Ещё свалили несколько деревьев, итог тот же. Где по пояс, где по колено в воде вернулись к вагончику, это оказалось самым высоким местом. Его не снесло и это немного успокоило парней, к тому же по колёсам было видно, что уровень воды начал падать.

В десять часов утра, сидя возле вагончика парни кипятили чай, левая протока мелела на глазах, ярко светило солнце, но в основном русле ещё грохотали камни. Часа в два снизу подошёл трелёвочник и он не смог перейти речку – его просто сносило, а более мелкого места поблизости не было, пришлось ещё пару часов ждать спада воды.

А на другой день только свежие пни напоминали о ночных неприятностях наших лесорубов.

За кабаном

Когда Иван приехал в забайкальский посёлок и разгружал с попутной машины личные вещи, местные парни, подошедшие по- соседски помочь, обратили внимание, что среди его скарба находятся широкие, подшитые телячьей шкурой лыжи. То, что если они широкие значит охотничьи, было понятно, но почему подшиты шкурой телячьей, пришлось объяснять. Во время этих объяснений Иван и почувствовал на себе оценивающий взгляд одного из парней стоящих чуть в стороне. Это была виза. И последней  подписью в её получении явилась  Иванова старая, но отлично сохранившаяся курковая двухстволка, пущеная по рукам. Здесь в оружии знали толк.

В этих краях в тайге водилось много кабана и косули, нередок был и изюбрь. В осенние и зимние ночи кабан частенько выходил на колхозные поля, полакомиться оставленным с осенней страды зерном. Вот там его и скрадывали местные охотники. Наиболее перспективная охота была в декабре, когда  снегов ещё практически нет, а земля уже замёрзла. Здесь был край малых снегов и даже в самые снежные зимы его наметало не более сорока сантиметров. Ружья для кабаньей охоты требовались крупнокалиберные.

Через месяц после приезда Иван уже влился в группу охотников-любителей и пару раз уже сходили на коз, но неудачно.  Он по своей неопытности так распугал всякую живность впереди себя, что козы на бешенной скорости прошли через номера и выстрелить никто не успел. А в следующем загоне им попался какой-то сонный заяц, которого охотники отдали новичку. Когда Иван снимал шкурку с зайца, заметил на шее старую ржавую проволочную петлю. Кожа под петлёй была полуистлевшая. Желудок у зайца был пустой и непонятно было как он жил и двигался. Зато котёнку была радость от такой охоты. Ушки, лапки заячьи он заигрывал до такой степени, что не замечал как съедал их и просил следующую лапку. Покаместь были эти игрушки он не расставался с ними даже когда бегал по своей кошачьей нужде в подполье через дырку в полу.

На охоту вышли заполдень, путь был недолог, около пяти километров. Было их трое. Ярко светило холодное зимнее солнце, слабый хиус тянул в спину и через час – полтора дошли до нужного места. Редколесье из молодого березняка и осинника с трёх сторон  окружало закрайку колхозного поля. Охотники осмотрели следы подхода кабанов из леса на поле, наметили и устроили каждому места засидок, а так как было ещё рано, то свалились в ближайший буерак попить чаю и дождаться нужного часа. Перекусили, попили чаю из прихваченных термосов, покаместь перекуривали и затемнело. Взошла полная луна, было светло как это бывает в ясную морозную погоду при абсолютно чистом воздухе.

Ивану определили засидку в большой копне соломы. Сориентировали лицом на тропу идущую из леса, обложили со спины дополнительными охапками соломы, чтобы ветер не беспокоил, спросили насколько удобно и ушли друзья охотники к своим засидкам. Со всех сторон обложенный соломой, имея перед собой градусов сто тридцать сектора наблюдения, оставшись один, Иван обдумал положение. Полная луна висела как раз над тропой, выходящей из леса, до которого было метров сто, он же сидел лицом прямо на луну. Ветра не было, но слабое движение воздуха он чувствовал на щеках когда поворачивал голову в ту или иную сторону.

После, анализируя ситуацию, охотники поняли что просчёт их заключался в том, что запах человека звери почувствовали ещё только подойдя к кромке, поэтому и не вышли на тропы, где их ждали. Но сейчас был договор стрелять в любом случае, так как дома не было мяса. Иван тепло одетый, обложенный соломой, до рези в глазах всматривался в теряющуюся на кромке поля  звериную тропу.

Недостаток засидки выявился сразу, солома безбожно шелестела, промёрзшая и просушенная на ветру она жестяным треском гремела в ушах при малейшем шевелении охотника. Блестящая дорожка лунного блика на стволах определяла направление ружья. Тропа по которой вчера звери выходили на жнивьё в трёх метрах проходила мимо засидки. Иван сидел, настороженно прислушиваясь к каждому шороху недалёкого леса. Прошло уже немало времени, но его карманные часы были слишком далеко, чтобы их можно было бесшумно достать. Понемногу подкрадывался холод, но слух и зрение были напряжены до предела.

Вначале Иван услышал ритмичный шелест, почему то сзади себя. Зверей он ждал спереди, ещё всмотрелся, прислушался, нет, звук исходил из-за спины. И здесь-то он понял главную свою ошибку – закрывшись соломой от ветра сзади, он закрыл себе обзор. Кабан подходил со спины и охотник не мог его видеть. Повернуться, значило громко зашелестеть соломой, наверняка спугнуть зверя. Кроме того это была его первая охота на кабана и он ждал. Вспомнились предупреждения друзей охотников, что в одиночку ходят только крупные секачи, которые не боятся неожиданностей и могут постоять за себя в случае, если охотник промахнётся. А здесь был одинокий зверь. Было слышно хруст соломы, ритмичный хруст одиноко  жующего зверя, который кромкой леса обошёл засидку и выйдя в спину охотнику медленно, но уверенно приближался. Покаместь звук был едва слышен, Иван ещё надеялся, что зверь обойдет копну справа или слева и попадёт в сектор обстрела. В стволах были надёжные заряды, а  ружьё осечек не знало. Но, увы, зверь шёл прямо к засидке. Звук приближался строго со спины и становился всё громче.

Иван уже боялся пошевелиться, но, вдруг, звук переместился чуть влево. Стараясь не шуметь, Иван как только мог повернулся влево, пристроил ружьё к плечу. Далее мешала солома, а ноги были вытянуты вперёд и бесшумно встать он не мог, для этого  нужно было наклониться вперёд, подтянуть под себя ноги и вставая столкнуть при этом добрую охапку соломы. Звук всё приближался, хруст этот уже гремел в ушах охотника. Он опасался, что если зашелестит соломой, зверь от неожиданности или с перепугу просто протаранит и копну, и сидящего в этакой неудобной позе стрелка. Иван уже снял с плеча приклад ружья, вывел стволы как можно левее, ружьё повисло в руках без опоры, но зверя по-прежнему видно не было. Ему уже казалось, что зверь щиплет солому из его засидки. Иван замер и ждал когда зверь появится в секторе обстрела. В любом случае шум был уже неуместен и Иван ждал.

Неожиданно в километре на соседнем поле прогрохотало железо, в вечернем воздухе далеко разнеслись чисто русские выражения, это поселковые мужики ещё засветло приехавшие красть солому, дождались своего часа и открыли борт грузовика. Этот грохот в морозном воздухе казался рядом.

Хруст соломы сразу же стих, будто растворился. Просидев ещё немного в этой злополучной копне, Иван увидел метрах в трёхстах от себя огонёк, следом загорелась копна соломы. Это был  условный сигнал, охота закончилась. Просто охотники замёрзли сидя в своих копнах и решили прекратить это развлечение. Когда Иван подошёл к ним, выяснилось, что кабаны ни на кого не выходили. Постояли, погрелись у жарко горевшей соломы и пошли домой вспоминая былые охоты.

С якутами на берлогу

Это утро на промысле началось как обычно. После вчерашней непогоды день обещал был солнечным. Лесничий пошёл вдоль ручья капканы перетрясти от снега, а Анатолий хребтом пошёл с собакой в свободном поиске.

Идёт лесничий, капканы от снега очищает, рядом собачонка трусит, жизни радуется, погоде солнечной, морозцу небольшому.

Неожиданно невдалеке на сопке раздался собачий лай.

«Анатолий соболька наверное прихватил» - подумал лесничий.

Его собачушка сразу же на лай ушла, а после выкуренной сигареты и сам лесничий на лай подался. Выстрела слышно не было и собаки вдвоём работали. Молодые они были, но породы хорошей, по семь месяцев было, а уже соболька тропили.

Поднялся на  сопочку – собаки в нору лают. Анатолий с малопулькой рядом стоит:

«Берлога, Иван, брать надо, это чело, вон моховая затычка, собаки вытащили».

А у лесничего одностволка шестнадцатого калибра и заряды только дробовые.

«Кого брать ? Ты, что очумел ? Не пори горячку, завтра с карабинами придём, а сегодня ещё жить хочется, посмотри, какая погода славная».

Один из собачат все-таки залез в берлогу на приступочек и уходить никак не хотел, медведя впервые унюхал, только хвост торчит над утоптанным снегом. Пришлось за хвост вытаскивать, для чего Анатолию немалая смелость потребовалась и затычку на место поставил. Лесничий в трёх метрах стоял, палец на спусковом крючке. Слава богу, обошлось, крепко спал мишка.

На том и дневную охоту закончили, к зимовью вернулись, а вечером ушли к лесникам на кордон. Пришли уже по темноте, лесники сразу поняли, что поздние гости неспроста к ним.

«Ну, рассказывайте, парни, что приключилось».

Анатолий издалека начал про ружья, боеприпас и хотя знал, что у лесников карабин, почву зондировал, а потом уж после чая и про берлогу сказал.

Что здесь началось!  Какие рассказы, дух захватывало! Какие страсти! Вчетвером за ночь четыре чайника крепчайшего чая выпили. А места эти, нужно сказать, писателем геологом Федосеевым описаны в его рассказах «Злой дух Ямбуя» и «Смерть меня подождёт». Медведи здесь действительно звери. А рассказы при тусклой коптилке в глухом таёжном закутке, в трёхстах километрах от ближнего посёлка, вообще жуть, один страшней другого: про случай, когда медведь человека съел или просто задрал, что бывает с неопытными охотниками, о том, как медведи зимуют, как собаки медведя проспали и что осталось от хозяина собак, как люди в тайге пропадали и в каком виде их останки находили.

Лесничий сам в лесу много лет работал и с медведями много раз встречался и никогда не боялся их, но это совершенно другое. Одно дело если просто наблюдаешь и медведь как бы это чувствует и совсем другое если ты на охоте, тут и медведь на тебя как на зверя идёт.

 Летом случай с ним был. Рыбачил он возле кордона, тайменей на спиннинг вытаскивал, любил он это дело. А тут что-то накололся таймешонок на блесну и сошёл. Сел лесничий на камень, блесну переставляет, перекат журчит, привязанные собаки на кордоне брешут. Минут пять потратил на замену блесны, пару раз закинул, не клюёт, ушёл, видимо, таймень, смотал спиннинг и пошёл чай пить. До кордона буквально девяносто – сто метров. Лесник с карабином встречает:

«Ну и нервы у тебя, Иваныч, железные. Неужели ты совсем медведей не боишься ?»

Не понял лесничий о чём разговор, но беседу поддержал и выяснилось, что покаместь он сидя на камушке блесну менял, через перекат на него медведь вышел, буквально в десяти метрах, остановился, отряхнулся, минуту смотрел на занятого рыбака и пошёл восвояси. Не поверил лесничий.

«Покажи, где он из воды вышел».

Пришли к камню, где рыбак сидел,  в десяти метрах вода на камнях и следы ещё мокрые. Здоровенные отпечатки, а берлога по-видимому его.

Сам лесничий молчал, всё больше слушал рассказы и наслушался. Два раза в ночь по нужде выходил и карабин с собой брал, за каждым деревом ему медведь мерещился. К рассвету он был уже готов, на берлогу идти уже не хотелось, мяса ему уже не надо было и с ужасом думал о том, что на берлогу идти всё-таки придётся.

Спать так и не прилегли и когда за окошком засерел рассвет, начали собираться. А что там собирать? Поняги на гвозде в коридоре висят, карабины, патроны и по ножу на пояс – вот и все сборы. Лесничий надёжную двухстволку взял. Дождались дня, за это время ещё чайник крепкого чая осушили, чтобы кровь разогнать. У лесничего вообще мозги набекрень, чай на него как наркотик подействовал, из-за бессонной ночи и охотничьих рассказов у него кажется за ночь борода сединой покрылась от страха.

Ничего не поделаешь, если парни идут, грешно оставаться в тепле, да и в  зимовье страшно одному остаться, в углах медведи мерещатся, да и  в коридоре кто-то шебаршит.

Немного пройдя, парни заметили, что лесничий постоянно озирается, поставили его замыкающим на тропе и трёх собак на сворках дали.

«К берлоге подходим, ты, Иваныч не торопись, как махнём рукой, так собак отпускай» - и вперёд ушли. Покаместь лесничий справился с этой сворой и берлога рядом. Метрах в пятидесяти остановился за деревьями. Парни над берлогой стоят, следы осматривают, руками машут, чтобы собак отпускал. Отстегнул лесничий ошейники и ломанулись собаки, и лай подняли. Стрелки наизготовку стоят и в собачьей компании опытный пёс появился, в берлогу не лезет и молодняк, глядя на него, в чело не суётся.

Не дождались мишку, спит и в ус не дует, придётся залом делать. Жерди вырубили, лесник Валера подравнял их:

«По якутскому обычаю самый молодой залом вяжет, а я здесь самый молодой».

Воткнул жерди в чело, парни их поддержали и завязал верёвкой. А медведь не шевелится, лежит и всё тут. Что-то делать надо. Снег над берлогой где разгребли, где утоптали. Лесничему жердь дали, место указали, сами с карабинами стоят, а у него только что зубы не стучат от страха, в ружьё вцепился, курки взвёл.

«Да, оставь ты своё ружьё, бери жердь и коли через окна в корнях, видишь же, что яма внизу и карабины у нас на взводе».

Лесничий ружьё не отложил, курки спустил и за спину забросил, жердь взял и ямки в промороженном мху пробил и до медведя добрался. Мягко жердь ударяется. Собаки возле чела с ума сходят, завозился медведь. У залома трое мужиков с карабинами стоят, собак отпихивают.

И так минут семь нервной натяжки.

Не выдержал мишка колючей жерди, перед заломом морду показал и два выстрела в упор получил. Отпрянули мужики. В этой суете Валера голос подал:

«Всё, ребята, шлёпнули мишку, пар вышел и по якутскому обычаю, как самый молодой, я уздечку одеть должен».

Лесничий вообще за дерево спрятался. Валера залом убрал, на снег лёг, руки с верёвкой в чело опустил, все рядом стоят, смотрят, а собака его по кличке «Старуха» между ног  у парней проскочила и перед лицом Валеры в чело морду сунула и залаяла.

Валеру, как током, метра на два отбросило.

«Парни, там ещё медведь, собака на мёртвых не лает».

Убитый мишка возле чела лежал, вход закрывал, но на всякий случай залом опять скоренько соорудили и опять лесничий жердью продолжил свою работу. Разрубы между корнями сделали и когда через эти окошки морду медвежью увидели, снова разрядили карабины. И опять Валера сказал:

«Ещё один труп, пар вышел. А сейчас каждый должен стрельнуть в берлогу, иначе дух медведя вселится в кого-то и быть беде».

Не стал лесничий лишние патроны жечь и шкуру портить лишний раз, он уже натерпелся страхов и каждый выстрел воспринимал как удар по натянутым до предела нервам, а выстрелом в уже убитого медведя собственный страх не разгонишь.

Из берлоги вытащили двух медвежат, килограммов на сорок каждый, шкуры сняли, мясо поделили по понягам и решив, что мама этих малышей где-то рядом лежит, на кордон ушли.

А через неделю Анатолий и мамку нашёл, метрах в трёхстах в сторонке, только назавтра снег большой выпал и не нашли мамкин дом, когда опять на берлогу выходили.

А потом Анатолий в посёлок уехал, отпуск кончился и осталась Маша спать не потревоженной.

А лесничий после этого случая до конца дней своих зарёкся, на серьёзную охоту идти не выспавшись.

Здесь свои законы

Труд  работника заповедника, чем он примечателен? Наверное постоянным поиском и обязательным результатом. Плохой или же хороший,  но результат всегда имеет место и еще непредсказуемость ситуаций. А неожиданность может возникнуть на каждом шагу и в этой работе нельзя все предусмотреть.

Как и во всякой другой и в этой работе есть изюминка. Возможно это реализация древнего инстинкта мужчины охотника, реформированная к состоянию нашей в общем-то загаженной природы. Может этот инстинкт и заставляет вполне здоровых  в общем-то мужиков оставлять домашний уют и месяцами находиться в поле, мерзнуть там, мокнуть, временами недоедать и возвратившись с полевых работ и получив гроши зарплаты еще чувствовать себя нормальным человеком.

Вот эти и множество других мыслей забивали мне голову, когда вдвоем с напарником мы мирно сплавлялись на плоту по одной горной речушке.

Уже год я работал в этом заповеднике, но южную границу лесничества знал только на карте. Предгорья Становского хребта, до ближайшего населенного пункта около трехсот километров, безлюдные места. Граница шла левым берегом реки, а далее десятка километров я еще не ходил, вот и решил не бить ноги, а сплавляться на плоту.

Сборы были недолги, а долго ли подпоясаться?

Сложили на бережку шесть штук, просушенных, оставшихся от строительства бревен, увязали, как  умели. Столкнули на воду, походили по плоту. Решили, что выдержит и по рассвету с инспектором Брагиным Иваном отправились по горной речушке обследовать  еще не знакомую территорию.

Первые же пороги, находящиеся от кордона в трех километрах, показали надежность плота и далее мы уже не беспокоились.

Обыкновенная таежная речка шириной от двадцати до пятидесяти метров с плесами и перекатами. Течение достаточно ровное, километра три-четыре в час, берега пологие, заросшие таежной растительностью, изредка наблюдаются скальные выходы.

Речка петляла, потихоньку ширилась, принимая с обеих берегов текущие с распадков ручьи. Порогов далее не встречалось, правда, пару раз пришлось плот стаскивать с мели, куда нас заносило по нашей невнимательности.

Ближе к вечеру начали присматривать место для ночлега. Прикинули расстояние пройденное плотом, характерные излучины и по нашим подсчетам выходило еще пяток километров сплава, а далее граница лесничества уходила вверх по ручью, впадающему слева.

Еще засветло мы присмотрели широкую галечную косу с правого берега и причалили плот. Натаскали дров для костра , нарубили тальника для постелей, повесили над костром котелок.

Закончив приготовление к ночлегу, я взял спиннинг и отойдя чуть ниже по течению поймал пару ленков.

Когда я после рыбалки подошел костру, котелок стоял возле, а мой напарник, закрыв от комаров лицо полой куртки, спал, утомился за день. И расхотелось мне заниматься рыбой, попил чаю и тоже уснул.

Проснулся я уже на свету, часа в четыре и сам не понял причину, вроде бы выспался. Запалил погасший костер, решив приготовить ленков на рожне, как это делают на Байкале и угостить напарника Ивана, который и не слышал чтобы так рыбу готовили.

Ему было лет около тридцати, родом из оленных якутов, родился в чуме и всю жизнь проходил с оленьими стадами.

Невысокого роста, среднего телосложения, отличался тем, что легче бегал, чем ходил. Пробежать по тайге пару десятков километров для него было пустяком, не стоило и разговора. Однажды он это и продемонстрировал, сбегал к оленеводам от кордона вверх по речке за десяток километров, помог им в какой-то работе и вернулся, и все это за три часа.

Познакомились мы ранней весной, когда было начато строительство дальнего кордона. Он был только что принят на работу инспектором, директор решил сделать ставку в работе на национальные кадры и отправил его на начало строительства в одном из последних грузовых самолетов. Жили мы в это время в палатке, хотя за пологом по ночам температура опускалась до тридцати градусов. Его это не страшило, он был привычен к низким температурам. С собой он привез щенка и меня поразила жестокость, с которой он стегал щенка прутом. Я пытался помешать, но он заявил, что мы, русские, ничего не понимаем, бьем собак постоянно  за провинности и поэтому они не послушные.

«Мы, якуты, бьем их два раза, если первый раз не помогает, бьем еще раз. Если не помогает, просто отстреливаем».

А причина была в том, что в наше отсутствие щенок залез на стол, где оставил следы и стащил из чашки кусок мяса. Ваня его поймал, выломал возле палатки прут и на столе выдрал прутом так, что щенок не только орать, но и скулить перестал. Он просто висел в руке у Ивана как тряпка, уже не говоря, что у него со всех дырок текло. И эта жестокость помогла, щенок даже в палатку боялся заходить. А если его затаскивали, боялся даже посмотреть на стол.

А спустя неделю, мы с Иваном пошли вверх по речке глухарей посмотреть и щенка взяли с собой. Шли наледями, на берегу, под кронами снега было выше колен. Сверху наст, который днем оттаивал, в общем, пешком только по речке. И надо же, уже на обратном пути, в двух километрах от кордона, наш след пересек медведь. У Вани была тозовка и патроны десятилетней давности. Из пяти стреляло только два-три и то с осечками. У меня служебный наган с двумя патронами, остальные по банкам расстреляли. Иван увидел след. Медведь шел и проваливался в снег по брюхо. И загорелся Ваня, щенка носом в  снег потыкал. А щенку только третий месяц. Ивану в глаза смотрит, понять не может, что от него требуется. Следы понюхал, мордой вертит, запах резкий, медведь  прошел не более минут пятнадцать-двадцать. Судя по следу медведь уже не пестунишка, но Ивана это только подзадорило:

«Щенка буду натаскивать, ты мне здесь не помощник. Иди на кордон. Я скоро приду».

«Наст выше колен, куда ты пойдешь? Возьми хоть револьвер».

«А зачем он мне ?  У меня тозовка».

Так и ушел Ваня, увязая в снегу выше колен, но минут через пятнадцать он вернулся:

«Я посмотрел, куда медведь пошел. А щенок еще глупый».

Впоследствии, когда недалече от кордона стояли оленеводы, его друзья, оказалось, что у Ивана в стаде тоже есть собака, высоченный серо-белый кобель. На мой взгляд, абсолютно бестолковый пес, но Иван его берег, говорил, что нужен для охоты.

С этим оленьим стадом Иван ходил не один год и места эти знал прекрасно. И охотился здесь. И так их изучил, что выйдя на соболиный след, он просто уже знал, куда соболь пошел. Поэтому, не теряя даром времени, бежал соболю наперерез. Кобель плелся за ним.

Когда же Иван набегал на видимого соболя, собака перехватывала след и загоняла зверька на дерево.

Вот ради этих ста-двухсот метров, Иван и держал кобеля:

«От меня-то соболь убежит низом, а от собаки сразу на дерево заскочит».

Однажды я с этим кобелем на охотничьей тропе оказался. Начиналась зима, лед на реках уже встал, шел я от пастухов на кордон. Попросили они меня этого кобеля Ивану увести. Я не возражал и кобель затрусил впереди меня по льду реки.

Через час ходу, впереди метрах в ста, я увидел небольшую полынью и возле нее норку. Приотставший кобель увидел ее вместе со мной и обогнав меня припустил к полынье. Опасаясь спугнуть зверька, я молчком припустил следом. Собака и норка оказались с разных сторон полыньи и заходили кругом друг за другом.

Когда ситуация оказалась удобной, я выстрелил и норку ранил. Я заорал:

«Назад!»

«Стоять!»

«Ко мне!»

Кобель не реагировал. Больше я не стрелял, боялся ранить собаку. А раненый зверек замер на самой кромке льда и когда кобель по кругу подошел к нему, он просто сполз в воду и исчез в полынье.

Я взорвался матами в адрес кобеля, а он смотрел на меня и не реагировал.

И смех, и грех, он же по-русски ни одного слова не знал, а я ни одной команды по-якутски.

Покамест рыба готовилась, Ивана я не будил и сам прилег с папироской возле костра. Солнце еще не было видно, но уже день стоял над тайгой. Галечная коса, широкий речной плес, тихо шелестящая вода, необозримая тайга, плавно уходящая в далекий горный хребет. Красота и благодать!

Любуясь природой, краем взгляда я заметил какое-то движение. Из таловых кустов противоположного берега медленно вышел олень. Прошел, отделяющее от воды пятиметровое пространство и вошел в воду по колено, замер, медленно поворачивая из стороны в сторону голову. Олень стоял у противоположного берега, метрах в шестидесяти от нас и метрах в тридцати выше по течению. Слабый белесый дым костра, ветер тянул сверху вниз по долине, его не пугал. Я замер и ждал продолжения. Ваня спокойно спал и я его не тревожил.

Ни в позе, ни в движении оленя я не увидел настороженности и это меня удивило. А может этот олень  был из стада?

Пару минут постояв в воде, олень медленно перешел на наш берег даже брюхо не замочив и также не спеша ушел в таловые кусты метрах в тридцати, даже не посмотрев на нас.

Когда через пару минут на этом же месте на противоположном берегу появилось два оленя, я разбудил Ивана.

Мы молча наблюдали, как они тем же маршрутом пересекли речку. Следом появился еще один.

У Ивана глаз набитый, он решил, что мы оказались на оленьем переходе.

«Так раньше охотились на диких оленей на переходных тропах» - сказал Иван. Ищешь тропу, переход через речку и на противоположном берегу ставишь палатку в кустах, печку, чтобы не замерзнуть и пьешь чай. Как увидел, что олень вышел из воды, стреляешь, оттаскиваешь в кусты и снова ждешь оленя и пьешь чай».

Ленок, сготовленный на рожне, это что-то. Это надо пробовать. Иван заявил, что всю жизнь питается рыбой, но такого еще не пробовал. Ленков запили чаем, погрузились на плот, оттолкнулись и поплыли.

Проходя тихую заводь, я закинул спиннинг и вытащил пятикилограммового тайменя, на обед хватит.

А через пару километров сплава нас ждал сюрприз. Скалы с обеих берегов сжали речку. Скалы-то мы видели издали с левого берега, вдоль них и плыли, но здесь речка пробивала скальный хребет. Речка сжалась до десятиметровой ширины, кипела на камнях, которые то тут, то там выступали из воды. Перекат тянулся метров  на двести и резко под прямым углом уходил влево.

Имея один шест, рискованно было соваться в эту горловину, но мы это поняли, когда нас уже понесло и скальные обрывы были с обеих берегов. Выхода уже не было. Стремительное течение захватило наш плотик и мы едва успевали уворачиваться от камней. Резкий поворот реки мы также благополучно проскочили и помчались далее. Оглядываться времени не было. Стремительно уходили берега и все таки мы вляпались.

Наш плот наскочил на камень, скрытый под водой. Правая сторона плота после удара поднялась вверх градусов под сорок и плот застрял на камне, его стало разворачивать поперек течения.

Дело решали секунды.

Самое страшное заключалось в том, что при столкновении с камнем Ивана выбросило с плота, но падая он схватился за шест и течение его забило под плот. Я стоял на наклонном плоту, одной рукой держась за перекладину плота, чтобы не упасть в воду, крючок блесны со спиннинга больно зацепился за мой мизинец. Другой рукой я держал шест и где-то в воде за него дергал Иван.

Я едва успел осознать трагизм ситуации, как нас сорвало с камня. Плот выпрямился, Иван оказался метрах в трех от плота, но шест с рук не выпустил.

А метров через шестьдесят, опять же секунды, Иван даже на плот не успел забраться, нас выбросило под скалу в тихую заводь.

Иван забрался на плот, глубина преизрядная, шест до дна не достает, тайменье место. Течением нас чуток к берегу подвело и шест пригодился.

Ущерба нам не нанесло, даже тайменя, привязанного в воде не оторвало. Страхи остались позади, да и испугаться не успели.

Запалили костер, обсушились, позавтракали тайменем.

На этом наше водное путешествие закончилось. Судя по карте, граница лесничества далее уходила по ручью, впадающему в омут слева. Далее наш маршрут проходил берегом реки, возвращались на кордон.

Движение берегом таежной реки звериными тропами, чаще всего сквозь кустарники мало интересно, но к ночи мы пришли на кордон.

Сидя в доме с кружкой горячего чая в руках, я задал Ивану вопрос, который меня беспокоил всю дорогу:

«Тебя могло запросто растереть между плотом и каменистым дном. Считай, что из могилы выкарабкался. А если бы судьба распорядилась иначе и ты погиб?».

Иван ухмыльнулся и ответил как о само собой разумеющемся:

«Тебе бы осталось только застрелиться из служебного нагана».

«Но я же не виноват».

«Ну и что? Ушли вдвоем, а вернулся ты один. Тебя бы и слушать не стали. Ты бы просто в тайге потерялся. Здесь свои законы».

ЧП  на дальнем кордоне 

Стояли лютые якутские морозы, столбик на градуснике показывал не менее сорока градусов: то сорок четыре, то сорок шесть, то сорок восемь, но никак зима не сдавалась, хоть на дворе был уже март.

В первых числах месяца определилась команда первого броска, был заготовлен груз для вертолёта, парни ждали погоды и находились что называется «на товсь». Собравшиеся улетать слонялись по конторе без дела, сотый раз перебирали в памяти, что ещё нужно взять и что-то дополняли к грузу, но что-то взамен и откладывали на следующий  рейс.

Группа забрасывалась на самую южную точку заповедника с целью подготовки временного ледового аэродрома и первых работ по строительству кордона, но морозы, морозы. Настроение было уже весеннее и чтобы заглушить нетерпение, парни, собравшись иногда в котельной втихаря от директора пили водку. Но и за стаканом только и разговоры были что о предстоящей заброске.

И всё-таки зима однажды кончилась, на градуснике с утра тридцать шесть – после лютой стужи это почти весна.

Покаместь лесничий ездил на аэродром оформлять документы на вылет, груз был уложен в машину. А до аэродрома всего пять километров и через полчаса гружёный МИ-8 с запасными баками горючего, расстояние то триста двадцать километров, поднялся в небо.

На новую точку лесничий летал ещё в январе на самолёте, осмотрел место для табора, замёрзшую полосу реки и сейчас втроём летели обживать. Кандидатуры отбирались тщательно:

Сашка Коноровский из тех, что с малых лет работал в тайге, на отдалённых точках в гидрометеослужбе, отслужил срочную, женился, но привязанности не оставил, вместе с женой работал, всё в тайге знает, всё умеет. Невысок ростом, кряжист, лет уже за сорок, среди работников заповедника пользовался непререкаемым авторитетом. По натуре незлобив и всегда готов прийти на помощь, почему на него и пал выбор.

Второй был Ефимов Олег. Крепкий парень, грубоват, но за что не возьмётся – сделает, прошёл и тюрьмы, где и нахватался уголовных замашек, но в общем-то был трудяга-мужик, да и какой мужик ?   Ещё и тридцати нет.

Лесничий ещё и года не проработал в этом заповеднике, а таёжную закалку прошёл в парашютно-пожарной службе и на северах. Однообразие ему быстро надоедало и постоянно хотелось чего-то новенького и рискованного, вот и сейчас он прекрасно понимал, на что идёт. Морозы только спали, но до весны было ещё далеко, а каково ночью в палатке?  Всё это было впереди, а сейчас вертолёт, пролетев две с половиной сотни километров, заложил вираж и сел на лёд таёжной реки возле Сашкиного кордона.

Скоренько, покаместь пилоты разминали ноги на снегу, закатили снегоход  «Буран», закинули спальное барахло, кое-какую мелочь в рюкзаке и погрузка закончилась.

Вертушка поднялась в воздух и по-над узким распадком, над замёрзшей речкой затарахтела, будя таёжную тишину.

Когда долетели до вершины ручья, на водораздел, лесничий, находясь в кабине пилотов, увидел табунок лосей. В январе он их видел с самолёта,  как он предполагал, они не ушли с водораздельного плато. Вертолёт долиной ручья свалился с водораздела и над устьем ручья осмотрелись. Ручей впадал в речку шириной в иных местах метров до пятидесяти. Вот здесь-то на речке и планировался ледовый аэродром. Ручей кипел, это было видно по льду и  снегу, недавно выпавшему. Место для строительства кордона планировалось здесь же, на стрелке, великолепный, низкорослый сосновый бор.

Вертолёт несколько раз заходил на посадку под ветерок, тянущий с хребта и всё таки сел, не выключая мотора. Выпрыгнули на припорошенный лёд, отстегнули ворота, осторожно выкатили снегоход, вынесли бензин и бензопилу, повыкидывали в снег все остальное.

Пилотам рукой махнули – «Счастливого пути» и оглохшие от шума мотора, сели и прислушались к звенящей тишине. Покурили, осмотрелись и пошли выбирать место для табора. Приглянулась площадка между сосенок, лыжами промерили глубину снега, метр с копейкой, Принесли лопаты и работа закипела.

Когда время пошло к темноте, успели и палатку поставить и ужин сварить на жестяной печке и до глубокой ночи занимались обустройством. Сделали стол и лавки из досок, прихваченных в вертолёт  запасливым Сашкой.

Наутро выехали на укатку площадки, снегоход зарывался в снег. Пришлось на лыжах топтать тропу, а с неё уже началось укатывание площадки.

За ночь крепко приморозило и площадка стала реальностью, на послезавтра по рации запросили первый пристрелочный борт, что и было выполнено. Прилетел АН-2, покрутились, сели:

«Отлично, мужики, ждите с грузом» и улетели.

После этого началась работа – нагрузи, привези, разгрузи, по два-три борта в день в тайгу завозили доски, шифер, кирпич.

По ночам было действительно холодновато, до сорока и более мороза, с вечера выручала печка, за ночь она прогорала, а к утру температура равнялась уличной. Пулей выскакивали из спальника и растапливали печку, растопку готовили с вечера. В этом вопросе отличался лесничий. Он был лыс, а олений спальник ему попался короткий и к утру у него замерзала голова. Он постоянно и подтапливал печку, а парни просыпались уже с рассветом когда в палатке было тепло. Ещё по снегу подобрали лес для стройки, свалили его и оставили сохнуть до первых проталин.

Место для кордона выбрали удачное. В сосняке по весне глухарей была пропасть. Не было дня, чтобы двух-трёх глухарей  не наблюдали, но заповедник – а этим  сказано всё, к тому же глухарь занесён в Красную книгу республики. Один из глухарей,  настолько ошалел в своей любовной страсти, что потеряв всякую бдительность сел на сосну, за которую была привязана растяжка палатки и разбудил всех хлопаньем своих крыльев.

В хлопотах и лето наступило, надо дом строить и строили. Жили по-прежнему в палатке, днём жара лютая, ночью прохладно, но… комар, эти исчадия, просто не давали работать, уж очень их было много, маленьких, рыжих и злых, спасения от них не было.

Речка богата рыбой  оказалась, таймень, линок и хариус, лесничий был спиннингист заядлый, немало он тайменя поймал, но щедро делились с заезжими пилотами, пастухами-оленеводами. Он неоднократно вылетал в центральную контору по делам службы и однажды прилетев, обнаружил на кордоне сохатёнка. Лесник, что на кордоне жил  из тайги привёл и до осени Машка, так называли сохатёнка, собак на кордоне пугала. А мамку, как потом выяснилось, оленеводы подстрелили.

Последний раз Машку лесничий видел уже зимой, в октябре где-то, на лыжах шёл, снега уже большие выпали. Вышел из лесу на речку и осмотрелся. Метрах в ста сохатый задом стоит. Сразу вспомнил, что месяца два назад Машку кровь в тайгу позвала. Закричал, раньше Машка на кличку сломя голову бежала, а здесь развернулась, минуты две на лесничего смотрела, а потом пошла восвояси. А лесничий взгрустнул и дальше пошёл. Больше Машку никто  и не видел.

А незадолго до этой встречи ЧП на кордоне случилось. Поселили на кордоне двух лесников. Оба молодые, семейные, сами из якутов, в тайге выросли, а жены ещё моложе и у каждого по двое ребятишек.

Лесничий отпуск ещё в сентябре взял, поохотиться на прилегающих территориях, дела денежные поправить, договор заключил и чтобы меньше разговоров было с приятелем Анатолием Михайловичем поселился в палатке в десяти километрах от кордона. Морозов ещё больших не было и палатка их вполне устраивала, тем более, что практически все дни они находились на промысле.

Однажды вечером, когда они отдыхали после ужина и коротали время за разговором, собаки подняли шум и возле палатки послышался чей-то голос:

«Мужики, где вы здесь ?» - голос вроде незнакомый, подсветили фонариком. Уже темнело, а палатка за взлобком небольшим от берега реки. Вот собаки и приловили прохожего, остановился он и идти не знает куда, темно, а фонарика не взял когда выходил.

На свет подошёл парень не парень, но и не мужик ещё, невысок, строен, одет по-охотничьи, с ружьем.

«Несчастье, ребята, собирайтесь срочно, за вами пришёл».

Покаместь одевались, он вкратце рассказал, что случилось:

«Ванькина жена ребятишек посекла охотничьим ножом, маленького насмерть, ударов пять – шесть, клинок-то сантиметров восемнадцать, а ребятёнку года нет, а старшенького только в грудь, не известно, выживет или нет».

Из беспорядочных объяснений стала понятна картина. Володя уже неделю как жил на кордоне, охотился поблизости. Работает в авиации,  с Иваном знаком много лет. Вот и сейчас залетел на попутном вертолёте по старой дружбе.

Вечером, вернувшись с дневной охоты, поужинали и коротали время с Иваном в разговоре. Потом пошли к соседу Валере, он жил с семьёй в маленьком домике метрах в пятидесяти, жену с ребятишками он отправил в посёлок и сейчас жил один. У Валеры посидели минут двадцать и вместе пошли в Иванов дом.

Иван шёл первым и открыв дверь дома увидел, что жена двумя руками держа нож, с маху, сверху вниз ударила ножом в коляску, где лежал ребёнок. Покаместь Иван соображал, что к чему, прошли мгновенья. Отвернувшись от коляски она дважды успела опустить нож и на второго ребёнка, который спал на койке укутанный одеялом. Больше не успела, Иван руки с ножом перехватил, нож отобрал и за голову схватился. Ребёнок, которому и года нет, весь в крови в люльке лежит, развернул, а он уже не дышит, шесть ножевых, четыре насквозь. Второй малыш в плаче захлёбывается, раскрыл его, в области сердца рана и ручонка порезана, но живой, кричит к тому же.

Срочно перевязывать живого, жену Валера перехватил и держит, она глазами хлопает ничего не соображает.

Валера мигом сориентировался – жену Володе передал, нож и другое, что было в доме острого за дверь в темноту выкинул, туда же следом и карабины. Володю с Ивановой женой в маленький домик отправил. Иван ребёнка перевязал и на руках укачивает, говорит, что жену убьёт.

Вот ведь беда какая, Ивана удержать нужно от безрассудства, жену Иванову, чтобы что ещё не натворила. Когда шок прошёл, сходил Валера женщину проведать, да и какая она женщина – восемнадцатую весну только отгуляла, Связал руки и ноги, чтобы не убежала, в домике запер. Володю за помощью к охотникам отправил. Вот и всё, что рассказал Володя, покаместь шли этот десяток километров.

Когда охотники пришли на кордон, картина уже изменилась, раненый ребёнок спал, Иван сидел за столом, встал и встретил пришедших. Валера находился в домике, женщина лежала на кровати, привязанная за руки и ноги. Она сумела развязаться покаместь Валера ходил в дом и во время он пришёл, она искала на столе ножик зарезаться, вспомнила, что натворила. Пришлось в этом домике всё острое прятать, а её привязать на кровати и постоянно дежурить возле.

Лесничий сразу за радиостанцию. Питание хорошее было, радиоразговоры в эфире постоянно прослушивались, только на передачу рация слабовата, ты их слышишь, а они тебя нет. К тому же пятница на исходе.

Каждый час в течении этих двух суток лесничий на связь выходил, надеясь, что кто-нибудь услышит. Слышно разговоры в эфире, только никто не отвечает,  в воскресенье бросил это пустое занятие, утром связь с городом обязательна.

Спать некогда было и за Иваном смотреть надо, и за женщиной, то ей выйти надо, то верёвки давят. Пописать на верёвке выводили, потому как полынья рядом на речке, когда первый раз вышла, к полынье побежала, вовремя перехватили.  Временами ощущение реальности приходило к ней, она соображала что сделала, сухим голосом просила дать нож или спрашивала подробности  сделанного, остальное время безучастно смотрела в потолок.

Иван уже понял, что у его жены не всё нормально с головой и не порывался расправиться с ней. Мёртвого ребёнка в коляске в коридор вынесли, там холодно, у живого ребёнка ранки подсохли, смеётся.

И не напрасно, как оказалось, лесничий на рации сидел. В одну из первых его передач, в ночь с пятницы на субботу, кто-то услышал его и ночью директору заповедника позвонили, только из за плохой слышимости в названии местности одну букву перепутали, ох уж эти якутские названия. И не стал директор беспокоиться, хоть и сказали что ребёнок убит, а второй с ножевым в грудь раненый лежит, отложил все разговоры до понедельника и продолжил сон, нарушенный телефонным звонком. Непробиваемый был человек Александр Алексеевич.

В понедельник директор сам вызвал дальний кордон:

«Что там у вас случилось ?»

Раненый к этому времени и про рану забыл, играется и раны чесать тянется, заживают значит. Мужики чумные ходят – трое суток без сна, даже не прилегли.

Спокойно объяснил лесничий, вертолёт потребовал, а за окном снегопад огромный хлопьями. Связь через транзитную радиостанцию, а на трассе горка есть высокая, могила для вертолёта, боятся пилоты вслепую лететь. И через каждый час на связь выходил лесничий  через Сашку Коноровского, который в семидесяти километрах на своём кордоне находился, его рация другую транзитную станцию слышала и только та, вторая рация слышала контору.

Погоду передавал лесничий для вертолёта, как видел, так и говорил, а Коноровский и жена его Люба уже со знанием терминологии на следующую радиостанцию передавали. Пилоты их хорошо понимали и сидели готовые к вылету.

В обед поступила команда костры готовить, может к ночи снег прекратится, на ночной вылет решились пилоты.

Парни сушняка натаскали, брёвна сухие, последний бензин со снегохода слили, на площадку унесли.

Снегопад прекратился разом. А незадолго до вечера и вертолёт прилетел с доктором, с милиционером, с директором заповедника, который для начала всех в пьянстве обвинил. Парни не обиделись, такой уж был человек.

Рассказали, объяснили как что было.

Женщине доктор укол сделал и она послушно в вертолёт пошла. Диагноз – послеродовая горячка, а это психбольница на всю жизнь с редкими непродолжительными интервалами.

Улетел вертолёт, Ивана с женой и ребёнком увёз, труп увезли и Володя с ними.

Вернулись мужики в дом, склянку спирта достали, доктор по старой дружбе оставил, помянули несмышлёныша по христианскому обычаю и спать отключились.

Наутро ножи и ружья искать начали, последний ножик только через неделю нашли, крепко вспомнив, откуда и как его бросали.  

Из истории Поронайского заповедника

Собачьи страсти, или женская любовь 

Поздним слякотным осенним вечером я поехал в лесничество. У лесников на берегу моря, на кромке воды, сломался тягач, нужно было срочно принимать меры, покаместь стояли малые приливы. Упустив время, мы могли его потерять, поднимет водой, унесёт в море и утопит. Лесничий Николай меня ждал, проехав под дождём по расхристанной дороге на мотоцикле шестнадцать километров. Обычные слова приветствия давно знакомых людей и сразу в лоб:

«Иваныч, у Фролова собака Гела вышла вечером из тайги одна».

Володя Фролов находился в двадцати четырёх километрах в тайге. Мы все знали преданность и послушность этой собаки.

«На ошейнике записки нет? На морде крови?»

«Нет».

«Может Володя попал под медведя?»

Воображение нарисовало страшную картину. Рядом с зимовьем жил медведь, мы все это знали, он ловил рыбу в ручье и нам не мешал, мы его не трогали. А сейчас Володя на заезд брал лошадь довезти груз, видимо присутствие лошади и послужило причиной.

«Завтра, Николай, бери наряд пограничников, полный боезапас к автоматам и прямиком на зимовье, я же займусь тягачом, вернусь как можно скорее».

Время летело в хлопотах, леспромхоз по-соседски помог, выделил трелёвочник, трал и бульдозер  для страховки при переправе через устье реки возле посёлка.

Глухой ночью, во время максимального отлива при подсветке десятка фар, мы перешли устье реки и трелёвочник забрякал траками в ночь вдоль берега моря.

Всё обошлось благополучно, наш тягач сиротливо стоял на кромке воды и ждал хозяев.

Через пару суток поздно ночью мы подъезжали к знакомому устью. На буксире за трелёвочником дёргался наш злополучный ГТТ.

Оставалось вброд перейти речку и мы считай дома. Наши тракторные фары за восемь километров были видны от  переправы и к нашему подходу десяток фар высветил полосу  берега и близкое при мелкой воде дно реки. Рёв мотора, кипящая на траках вода и мы на родном берегу. Здороваемся, жмём друг другу руки. Мы рады, что всё благополучно кончилось. У лесничего по такому случаю нашлась бутылка водки. Здороваясь с лесничим спрашиваю про Фролова.  Двое длинных суток воображение рисовало картины одну страшней другой.

«Всё нормально, Гела приревновала Фролова к лошади, вот и вышла одна».

Мной овладел хохот, всё напряжение предыдущих дней  вылилось в этой истерике. Дальше я не слышал лесничего, глаза застилали слёзы, хохотал пока в груди не начались колики.

«Гела –то привыкла, что за ней ухаживают, а тут Фролов, чтобы приручить быстрее лошадь, то пучок травы ей даст, то погладит, то хлеба корочку с солью даст, вот сука и приревновала».

Когда истерика прошла, лесничий рассмешил меня ещё раз:

«Когда мы утром с заставы вышли, на лесной дороге увидели свежие, часовой давности следы велосипеда. Потом след кончился, но появились маленькие женские следы кроссовок. Следы вели к зимовью. Подходя к нему в полной готовности к всяческим неожиданностям, мы почувствовали запах дыма. На душе полегчало. Служебная собака, которая была с нами, вела себя спокойно, это обнадёживало.

Возле зимовья мирно горел костёр. Возле костра сидел Фролов, рядом с ним с кружкой чая его жена Ольга, это она ехала на велосипеде спасать мужа, потом велосипед оставила в кустах и шла пешком, имея в кармане складной  перочинный ножик.

А в стороне от костра мирно щипала траву виновница переполоха».

Соленая переправа 

Это уникальное озеро  находится в самой глубине  обширного морского залива. Отгороженное от вод залива узкой песчаной косой, достигавшей в её самой широкой части километра, там, где отходящий от косы мыс глубоко врезается в воды озера. В летнее время эта коса, сплошь заросшая разнотравьем, удивительными по красоте цветами, куртинами гигантского шиповника служит великолепным местом отдыха для близ живущего населения. Весной и осенью это место охотников. Тысячные табуны уток и лебедей отдыхают на озере во время перелёта и только лебединый  стон стоит над озером в рассветные часы.

В одном месте эта песчаная коса напрочь рассечена и там стыкуются воды залива и озера. Ширина этого пролива семьдесят – сто метров. Вода этого узкого пролива никогда не стоит на месте. Во время морского отлива вода устремляется через горловину в море, во время прилива вода с моря устремляется в озеро. Примерно раз в семь лет пролив этот забивает штормовыми валами песком и вода, набравшаяся в озеро, находит лазейку в другом месте образуя пролив, такой же буйный и неукротимый. Пролив этот для путника бывает и страшным, когда прямая морская волна с грохотом врывается в горловину и прокатывается по водам озера. В  ясную летнюю  погоду на берегу пролива облюбовали себе место нерпы. Когда их никто не беспокоит, собирается их штук по пятнадцать – двадцать в одном месте, кем-то потревоженные они уходят в воду и как поплавки в воде поблескивают их мокрые головёнки, блестящими глазами с интересом рассматривающими объект ихнего беспокойства.

Иван подходил к этому проливу в не совсем хорошую погоду. Приливная вода поднималась выше обычного. Нагонная волна с юга грохотала прибоем и уровень воды продолжал повышаться.

С утра, выйдя из посёлка, Иван целый день шёл берегом моря. В начале пути идти было достаточно легко по отливной части берега, но по мере прилива его следы оставались всё выше и выше на песчаном, не укатанном волнами берегу. Ещё перед отъездом на территорию они договорились с приятелем встретиться в одной из избушек, находящихся на песчаной косе, но приятель ждал в избушке, а Ивану предстояло ещё до неё дойти.

Прогноз погоды обещал штиль, но по традиции стояла совершенно иная погода. С середины дня посвежел ветер, поднялась южная нагонная волна. Когда он подходил к косе, до захода солнца ещё оставалась пара часов, но пройденные два десятка километров давали о себе знать и шаги становились всё медленнее, да и сыпучий, не тронутый волнами песок гасил скорость. Проходя старый, разрушенный временем, ветрами и морем посёлок, он на свежем после волны песке увидел следы медведя. Интересная и непростая ситуация. Медведь прошёл навстречу не более пятнадцати минут и оказался у Ивана за спиной, который и ружья-то на этот раз не взял. Впереди, судя по штормовому метру, переправа не предсказуема. Необходим выбор: или ночлег на штормовом холодном ветру без крыши над головой, вдобавок с шатающимся поблизости медведем, чёрт знает что придёт ему в голову или переправляться на чём бог пошлёт.

Был избран второй вариант и опять песок зашелестел под сапогами, когда он дошёл до пролива светлого времени оставалось минут сорок.

Дул ровный сильный южак, морская волна гуляла по проливу и теряла свои гребни вдалеке на отмелях песчаных островов. По старой традиции он присел обдумать ситуацию, осмотреться и выкурить сигарету. Представил себе как его ждёт приятель, который боится всего на свете и решился. Брёвна на берегу он насобирал быстро, верёвка всегда была в рюкзаке, шеста подходящего не нашлось и он приспособил доску, да и время на поиски не было. Положил на свой плот рюкзак, сел на него, не рискуя выходить на волны, решил пролив обойти подальше водами озера и  оттолкнулся от берега.

Плотик был небольшой, всего-то пять брёвен, но продвигался почему-то крайне медленно, ветром и течением его относило в озеро  и в сторону от пролива. Противоположный берег озера терялся в вечерних сумерках, до него было километра три. Хотя и стояла середина лета, а перспектива ночевать на незнакомом берегу, а потом целый день выбираться по заросшему пихтовым и кедровым стлаником берегу, а потом ещё и через тундру, была неутешительна.

Когда плот отнесло от пролива метров на триста  у Ивана мелькнула шальная мысль выгребать назад к своему берегу. В последнем уже отчаянном усилии, выгребая этой некудышней доской, он задел дно. Не зная глубины и впервые оказавшись столь далеко от берега, он вначале подумал, что это показалось или зацепил крупную рыбину. Несколько раз прощупал доской дно – не ошибся, действительно дно и глубина не более метра, появилась надежда. От пролива он был далеко и под прикрытием берега, волна здесь была значительно слабее и он сполз с плота. Рюкзак был уже залит водой, но сменное бельё было в полиэтиленовом мешке и это утешало. Иван толкал плот впереди себя, по радиусу обходя вход в пролив, но через пару десятков шагов вода дошла до груди и он опять забрался на плот.

Так повторялось много раз, когда дно нащупывалось доской, он сползал с плота и толкая вперёд своё плавсредство продвигался немного вперёд. Когда становилось глубоко, опять забирался на плот. Берег чёрной полоской ещё просматривался в темноте, белые гребни волн служили ориентиром.

А озеро-то оказалось мелким, но эти отмели одна за другой разрезаны были узкими, но глубокими протоками.

Когда Иван причалил к берегу, уже наступила ночь, переоделся в сухое, выжал мокрую одежду и привязал поверх рюкзака, её как и рюкзак необходимо было прополоскать в пресной воде. Когда через полчаса он постучал в зимовье, приятель спал и стук в дверь разбудил его. Выйдя незадолго до захода солнца к проливу и насмотревшись на  буйство волн, он уже не надеялся на встречу.

У  каждого свое на роду написано 

Стояла осень и моросил мелкий нудный дождь, холодный и промозглый, какой может быть только в морском климате. Ещё вечером, сойдя с тепловоза, Иван находился на песчаной косе. Ночью пришёл в знакомую избушку, заночевал и утром, пройдя пару километров, пришёл к проливу. Заранее Иван не успел предупредить лесников, проживающих в трёх километрах за проливом на кордоне и сегодня надеялся на русский авось или счастливый случай. Ветер дул с моря и гнал небольшую волну. Было время отлива и вода из озера со скоростью километров десять в час через пролив уходила в море. Походив по берегу и внимательно осмотревшись, в бинокль он увидел за проливом метрах в пятистах у берега лодку. Оставалось ждать, что за лодкой придут. И дождался – в бинокль было хорошо видно как человек шёл от кордона, столкнул в воду лодку и на верёвке повёл её вдоль берега к кордону. Иван стрелял из ружья, махал плащ-палаткой, орал, бегал по берегу, но ничего не помогло. За шумом ветра и дождя лесник не слышал и ушёл за мыс, скрывшись из поля видимости. Ивану ничего не оставалось делать, как выкручиваться самому.

По такому течению переправляться через пролив на плоту рискованно, можно оказаться в море. Сидеть же на берегу и ждать время прилива, а это часа три, было свыше Ивановых сил, он просто не мог спокойно ждать и если был хоть один шанс ускорить событие, он им воспользовался.

По брёвнышку собрал крошечный плотик, способный его с рюкзаком удержать на плаву, связал его найденными на берегу обрывками сетевых верёвок. А рисковать всё таки не хотелось, слишком очевидна была перспектива оказаться в море, тем более, что месяц назад лесники уже похоронили одного из своих товарищей, упавшего с пирса в воду и сломавшему при этом шейные позвонки. После этого, как плотик был увязан, потребовалась смелость, Иван сел и закурил сигарету. Шест для переправы также не внушал доверия, слишком короток, но другого не было. Струя быстрого течения проходила в пяти метрах от берега – рискованно. Пришлось переправлять плот подальше от течения пролива, где поток воды менее сказывался. И тут он увидел то, что перечеркнуло все его сомнения. Он увидел, как в километре за проливом ветер гнал к берегу метеорологический шар – зонд. Иван никогда не видел этих шаров в натуре, а очень хотелось посмотреть.

И не сомневаясь более, он бросил рюкзак на плот и оттолкнулся от берега. Десяток раз взмахнув шестом он понял,  что опасения были не напрасны, плот вошёл в струю течения, шест до дна не доставал и плотик оказался неуправляемым. Спрыгнуть с плота – течение, глубина и вода слишком холодна. Плотик подхватило течением и  понесло на хорошей скорости в море. Иван сел, пытаясь руками и ногами удержать брёвна плотика, чтобы его не разбило на встречной морской волне. Брюки были мокрые, но это не было причиной для беспокойства, вода перекатывалась через коленки, но плотик всё таки держался и миновал стык течения, но не рассыпался, а поплыл дальше от берега.

В голову морехода лезла всякая чертовщина: в этой холодной воде более пяти минут не протянешь и на спасение надежд не было, уж слишком слаб был плотик, а корабли и катера проходили здесь далеко от берега, слишком далеко за горизонтом.

Нужно было действовать, покаместь берег был в метрах трёхстах. А расстояние это росло на глазах. Пытался грести шестом, но берег по-прежнему удалялся, течение было слишком сильное, и тут разгорячённым лицом он  почувствовал едва ощутимый ветерок с моря. Это был шанс. Натянуть плащ-палатку чтобы и с помощью шеста держать её в виде паруса – было делом минуты. Ветра чуть хватало чтобы перебороть течение. Иван сидел в воде и его медленно относило к берегу. После того  как плотик рассыпался на прибойной волне, Ивана вылавливающего рюкзак окатило с ног до головы напоследок ледяной водой, и тут он понял, что на роду у него другая смерть записана.

…Это вам буран, а не метелица… 

Стояла дивная лунная ночь среди зимы. Иван сошёл с дрезины и шёл на лыжах по заметённому снегом льду озера. Снег был достаточно плотный, прибитый островными ветрами и лыжи его едва оставляли след после себя. Ярко, очень ярко светила луна, вокруг неё чётко просматривался круг, говорящий то ли об предстоящих осадках, то ли о морозе, ветра не было, только в спину тянул едва ощутимый хиус.

Во все стороны, настолько хватал глаз, снег серебром искрился под луной и только тёмный горизонт светлеющий к зениту таинственно мерцал звёздами. Шелест, какие-то трески, щелчки, далёкие звуки иногда чётко раздавались в серебром звенящей тишине и опять тишина до звона в ушах и только поскрипывание лыж, да шелест дыхания сопровождали путника в ночи. Путь был недолог, всего полтора десятка километров, слева вдалеке едва чернела полоска леса, а справа за сугробами под чёрным небом затихло море. Идти в такой красоте было легко и хорошее настроение не покидало его. Путь лежал в зимовье стоящее на берегу моря. Три дня назад лесники вышли оттуда по своим делам и сейчас  там никого не было. Его там ждала своя работа и он не нуждался в помощниках.

Подойдя к зимовью, он увидел заметённую снегом дверь и торчащий из снега черенок лопаты, а также множество, как он вначале посчитал, особо не приглядываясь, лисьих следов. Всё было прекрасно, откопать дверь оказалось делом одной минуты и, зайдя в тамбур он услышал какую-то возню. Включив фонарик, он увидел небольшую ярко рыжую собаку, которую вначале принял за лису.

«Вконец осмелели» - подумалось ему.

Собаку выдал хвост, она эти дни жила в тамбуре, хлеб и рыба для неё были сложены в углу, а по нужде она через лаз выбиралась на улицу, она и натропила вокруг зимовья. Иван затопил печку и они с Рыжей, так он её окрестил, неплохо поужинали.

Зимовье нагрелось далеко за полночь и он лёг спать.

Проснулся он от рёва, благо что зимовье было до половины заметено снегом, который ветрами был настолько спрессован, что в случае надобности воды снег разрезали пилой. По времени уже день, но окошко едва пропускает свет. Выйдя в тамбур за дровами, Иван захотел очистить от снега окошко и приоткрыл подветренную дверь. Одного взгляда за дверь хватило чтобы понять, что не стекло виновато. Снег летел с ветром сплошной массой, но стекло было чистое, а в четырёх метрах, где на кольях висела всякая хозяйственная надобность, он не увидел ни кольев, ни надобности, сплошной поток снега. Набрал дров и  вернулся к печке, буран был не страшен: есть тепло, есть крыша, есть продукты и рыжий друг рядом с которым в случае надобности можно поговорить. Засветил свечку и занялся работой.

Буран гудел в трубе и о возможности выйти на территорию оставалось только мечтать. Когда свечка подгорела и он не нашёл другую, пришлось огарок затушить. Для такого бурана суток маловато. Метрах в пятидесяти стояло ещё одно зимовье и он решил там посмотреть свечку, тепло оделся, замотался и вышел через наветренную дверь, провалившись сразу по колено в пухлый снег.

«Молодцы, мужики, плотно тамбур поставили, при таких буранах через игольное ушко наметает сугробы за час», - подумалось ему. От двери отошёл шагов на десять и остановился. Его следы заметало на глазах.

«По такому снегопаду назад эти несчастные метры я не пройду, следы заметёт и если на десять метров ошибусь, просто пропаду возле зимовья, а верёвки длинной нет» – промелькнуло в голове. В четырёх метрах зимовья видно не было – сплошная снежная пелена и только ещё не заметённые следы напоминали откуда он вышел. Пришлось вернуться назад и из  нерпичьего жира сделать безбожно чадящий жировик.

Буран свирепствовал и день, и ночь. В середине второго дня, сидя возле окошка и внимательно вглядываясь в снежную муть, Иван, с интервалом в секунд тридцать, увидел что-то промелькивающее тёмное, из любопытства вышел – из снега торчала доска. Буран пошёл на спад, на улице стало теплее и он решил повторить попытку. Положил в карман компас, закутался и опять вышел из зимовья. Изменился ветер, лицо мгновенно залепило снегом, огромные прилипчивые хлопья как рубашкой покрыли его одёжку, пришлось вернуться. На улицу он больше не выходил, работа могла подождать.

А на утро ярко светило солнце и зимовье стояло посреди снежной равнины этаким аккуратным заглаженным ветрами снежным холмом. И ещё раз в душе он похвалил мужиков, что сделали в тамбуре две противоположные двери: одну заметает, а вторая оказывается под ветром и обе открываются внутрь. Иван возвращался на станцию, откуда ночью он начинал свой поход. Станция была заметена под крышу. И ещё на станции пришлось сутки ждать, покаместь снегоочиститель прочистит тридцать километров путей до города, где находилась центральная контора.

350  последних 

Он не дошёл до пограничной заставы всего триста пятьдесят метров. Грохот набегающих волн смешался с рёвом бурана, каковой может быть только на этих богом забытых островах. Сильный порывистый ветер. Огромные снежные хлопья. В трёх метрах не видать ни зги – сплошная снежная пелена. Душой почувствовав беду и хватаясь за соломинку как утопающий: «Авось пограничники услышат», он выстрелил из своей двухстволки. Ствол оказался забит снегом, его раздуло и выстрела в этой снежной крутоверти никто не мог услышать. На исходе сил, когда руки уже закоченели настолько, что он уже не мог перезарядить ружьё, выстрелил из второго ствола, но в забитом мокрым снегом стволе патрон размок и выстрел тихим щелчком остался в стволе. Это был конец.

Ещё немного он шёл на грани берега и прибоя. В давно залитых морской водой сапогах ноги уже ничего не чувствовали. Тело также потеряло чувствительность. Замёрзнув на ходу, он просто упал лицом в снег, не выпустив из рук ружья и встать уже не пытался. Здесь и нашли его пограничники, в пяти метрах от полосы прибоя, лежащим лицом вниз в снегу с рюкзаком на спине в двухстах метрах от пограничной вышки.

Тридцатого апреля группа лесорубов охотников-любителей собралась на открытие охоты на знаменитое в этих краях озеро, где можно и с двухстволкой душу отвести и отдохнуть от домашнего быта в зимовье за стаканом вина в случае непогоды. Народ солидный, собирались основательно. Заранее договорились с начальником участка о выделении Урала-вахтовки. На семнадцать человек прикупили два ящика водки, бочку пива. Каждый прихватил по три-пять блока патронов. Начало утиной охоты – это всегда праздник для замордованных планом работяг. И приметы были верные, тысячные табуны уток держались в море близ берега. Нужен был импульс чтобы эти многочисленные стаи поднялись в воздух.

Импульсом каждый год служило ненастье. С шквальным ветром утиные стаи уходили на тундровые озёра. В это время на кромке морского берега их и встречали охотники.

На вахтовке «Урал» в сопровождении трелёвочника ехали по отливной полосе берега моря. Стояла пасмурная островная погода, ничто не предвещало бурана, а на боль в переломанных в молодости костях лесорубы не привыкли обращать внимание, тем более после пары стаканов водки. Волна была небольшая и души охотников радовали огромные табуны уток невдалеке от берега. Пока проехали эти два десятка километров и дело к вечеру, к тому же дважды вахтовка застревала в ручьях, поджидали трелевочника. Покаместь готовили к ночлегу избушку и ночь наступила, ветер стих и только море тихонько пело свою вечернюю песню.

Зажгли свечки и сели ужинать. Застолье вышло отменное, каковое может быть только в хорошей дружной семье. Кроме общих запасов каждый прихватил что-то своё то ли сладкое, то ли горькое. Уставшие от еды и выпивки разбрелись по углам. Спать не хотелось, души ликовали от предстоящей охоты, вот он праздник. По нескольку раз показывали друг другу купленое ружьё, разговаривали о снаряжении патронов, вспоминали прошлые охоты, прежние времена, когда и утки были жирнее и сами садились на стволы охотников, а то и обкапывали сверху известковой жидкостью зазевавшегося любителя.

На улице стихло, небо закрыло плотной пеленой туч, звуки как бы придавило ватным одеялом, даже море затихло. Глухое предбуранное время.

Литейкин Сашка водку не пил вообще и все это знали, да и о какой водке   может быть речь когда дома трое малых пацанов и жена без работы. Он выиграл две партии в шахматы у полупьяного товарища. Надоело. Кому-то вздумалось бороться на руках. Сашка шесть человек поборол, выпил две кружки пива и заскучал. В избушке было шумно, спать не получилось, а тут ещё в четыре часа утра в абсолютном  безветрии с неба посыпались первые робкие снежинки.

Через полчаса снег валил хлопьями, а через час стены избушки сотрясались от свирепого бурана. Охоты не получилось и Сашка, которому только послезавтра нужно было выходить на работу по пустяку разругался с кем-то из своих и собрался идти домой берегом моря. Мужики вначале уговаривали его:

«Куда ты в такую непогодь?»,

А потом видя его упрямство, отступились и он ушёл, сразу за дверью окунувшись в снежную муть. Лёгкая бумажная куртка поверх старенького свитера ветер не держала, плащ лежал в рюкзаке, в нём были замотаны от сырости патроны и другой боезапас, их надо было беречь. Ветер бросал в лицо хлопья мокрого снега и уже через пару минут  он почувствовал что куртка промокает. Но это был здоровый молодой мужик, который в своей бродяжьей жизни и тонул, и замерзал, и неудобства пути его не страшили. Он шёл в темноте угадывая полосу прибоя, набегавшая с моря, особо большая волна иногда забрызгивала его, вода попадала и в поднятые болотные сапоги, но он не останавливаясь шёл дальше.

С рассветом мужики опять вспомнили Сашку. Запрыгнули в мощный «Урал» и поехали берегом , и почти догнали его., уже увидели следы, но нагонной с моря водой затопило устье ручья. Вспомнили, с каким трудом проехали это место по малой воде вчера днём и решили, что это верный шанс потерять машину. Уже был опыт, как зыбучий песок этого ручья заглатывает технику. Покричали, постреляли, подождали немного и решили, что должен дойти, семь километров прошёл, осталось пятнадцать, а там на середине пути избушка, пересидит, дрова там всегда есть. С тем и вернулись назад в свою избушку отдыхать, погода-то не охотничья.

Дважды при переходе ручьёв Сашку заливало по пояс водой. С рассветом идти стало чуть легче. Стало видно впереди себя на три-четыре метра, этого хватало, чтобы сориентироваться по отливу. За гранью прибоя снег лежал выше колена. Он не заметил как прошёл избушку, а поняв это не стал возвращаться. Ветер дул в спину и оставалось пройти каких-то семь километров, и он шёл. Пройдя под знакомым обрывом, зная,  что погранзастава рядом , он начал стрелять.

Буран неистовствовал двое суток и когда затихла снежная круговерть, пограничный наряд вышел на обход береговой полосы. Ярко светило солнце, море чуть шелестело набегавшей волной.

Сашка лежал в пяти метрах от волны, вытянувшись во весь свой немалый рост, крепко сжимая замёрзлыми руками уже не нужное ему ружьё, а в море, насколько позволял взгляд, не было видно ни одной утиной стаи.

Берегом моря

Закончив работу на территории, лесничий вышел в заброшенный посёлок, где в одиночестве проживал лесник, которого одиночество не угнетало. На жизнь не обижался, она его раньше основательно помордовала, а бытовые неудобства он воспринимал с мудростью повидавшего жизнь человека.Вот и сегодня  он с радостью встретил лесничего, накормил, тактично дал отдохнуть с дороги и только потом в разговоре как бы ненавязчиво сказал:

«А, собачка, что ты привёл прошлый раз, пропала, наверное Машке под лапу подвернулась».     

Жила там поблизости от кордона медведица. Досаждать не досаждала, но всячески подчёркивала кто в этом краю хозяин. То она солидную кучку оставит на решётке возле крыльца кордона, когда лесника дома нет, то траву притопчет возле дома, если лесник крепко спит, вот и приходится крепко думать прежде чем ночью по нужде выйти.

Тогда лесничий тоже заночевал здесь, уже по темноте придя с отдалённой территории. Было ещё не холодно, первые числа октября, но утомившись в дороге и проговорив до поздней ночи, утром встали поздно, около десяти часов. Первым проснулся лесник и пошёл осматривать Машкины следы, что она за ночь возле дома оставила. А потом и лесничий встал, чайник на костёр поставил. Сели вдвоём на крыльцо, сигареты потягивают. Птички поют, солнышко светит, благодать. Покурили, за дом к костру подошли и увидели…Машку. В пятидесяти метрах от дома, за речкой на другом берегу, где у неё тропа проходила, не спеша и не обращая внимание на шум лесников и дым костра шла солидная медведица. Следом за ней лохматым колобком катился мишонок. Так, ничуть не боясь, они и прошли.

Ситуация, конечно не рядовая, коли медведи вокруг дома ходят. Задумался лесничий, заповедник ещё не получил оружие, а без него в такой ситуации никак нельзя. Через полчаса лесник показал на безлесный склон сопки, что в километре от посёлка. Машка была уже там, мишонок  не отставал.

Была в посёлке лесорубов одна очень красивая лайка и как всех красивых бесхозных собак её избаловали, хозяина не знала, кто покормит, за тем и идёт. В своё время отличалась тем, что на нижнем складе, где лес разделывают, во время обеденного перерыва, когда мужики в столовую ушли, вдвоём с таким же бесхозным кобелём, в сторожку приблудного, невесть как оказавшегося здесь, медведя загнали и не маленького щенка, а килограммов на сто.

Ревел мишка в сторожке, а собаки  у входа дежурят, чтобы в штаны вцепиться.

Услышали мужики такой шум, подбежали, ружья нет, а с топором боязно. Не стал ждать мишка, когда ружья привезут с посёлка и рискуя штанами из избушки вывалился и в тундру утёк. Собаки за ним и ещё раз его в оборот взяли, в километре от склада. Час держали, но не рискнули мужики, там уже заповедная территория была.

Вот эту собаку и надумал лесничий привести сюда и через неделю привёл.

Хороша была лайка. Только начинает темнеть, в лес сразу убегает и полночи брешет за посёлком, Машку держит. Пару недель лесник спокойно спал и вот уже почти неделя как  собака по обычаю с рассветом не явилась.

А медведи на острове будь здоров какие. Однажды лесничий череп нашёл, от кончика носа до первого позвонка сорок пять сантиметров. Это какой же медведь должен быть?

Вспомнил и другого заповедного медведя по кличке «участковый». По возрасту лет пяти, достаточно крепкий, с красным пластиковым кольцом на шее. Море всякой всячины выбрасывает, вот и одел себе мишка ошейник, а может бочонок был пластиковый, да мишка головой залез, история не знает.  Только уже пару лет мишка с кольцом красным ходит. В его владениях два озера и часть морского побережья. Из леса выйдет, озёра обойдёт, на берегу залива что-то пособирает и опять в лес. Мирный медведь, интерес к людям не проявлял и не пакостил на зимовьях, а их было два в его владениях. Ходил регулярно, раз в двое суток.

Вскипел котелок и выяснилось, что заварка у лесника кончилась, а лесничий остатки на дальнем зимовье оставил. Выкопали несколько корешков шиповника, да это разве чай? А многодневная усталость на плечи давит, кровь разогнать нужно. Так без чая лесничий и ушёл, взвалив на плечи рюкзак, рассчитывая к вечеру в посёлок выйти. Шёл медленно и устало, когда же вышел на известный рыбными заморами ручей в восьми километрах, понял, что к вечеру в посёлок не дойдёт. Навалилась слабость и он присел покурить.

На каждом ручье у него был свой котелок, впрочем не котелок, а трёхлитровая жестяная консервная банка. Крошечного костра было достаточного, чтобы в этой посудине взгреть пару кружек чаю. Чай мгновенно и остывает в таком котелке, не надо обжигаться.

В свое время на побережье встречалось этих банок предостаточно. По фабричному закатаны, но пустые, вот и гоняло их по волнам. Частенько проходя береговой полосой, лесничий сообразил, что лучше чайника и не придумаешь. Он ходил и поднимал эти банки, если был уставший, какое-то время стучал в них как в бубен напевая какой-нибудь марш, так легче было идти, а потом вскрыв банку оставлял её на берегу ручья. Но чаю сегодня не было и котелок не был нужен.

Небо затягивало какой-то слабой дымкой, в природе чувствовалось какая-то наэлектризованность. Лесничий прилёг на траву, но минут через пять снова сел. Пощупал пульс – едва прощупывается и всего-то сорок четыре удара, мало.

Было ему уже за сорок. Полжизни в тайге и всё мало известными да безлюдными территориями и всё в одиночку. Не первый ли это звонок? Мотор-то не железный – и голодал, и замерзал, и тонул, но не судьба значит.

В прошлый раз выходил, так богу пришлось молиться. Дождик как из сита и уже не первый день. Реки поднялись. Подошёл к этому ручью, попытался вброд перейти, глубоко, разделся и голышом пошёл, хорошо ещё додумался рюкзак и одежду на берегу оставить. С головой в воду ушёл, течением сбило и морской волной с другой стороны добавило. Выполз на берег, зубы от холода дробь выбивают, скоренько оделся и сквозь дождевую завесу берег начал осматривать.

Вверх по ручью подниматься, там брод искать, да берег слишком крут, на мокрой траве поскользнуться недолго, а лететь кувырком вниз с обрыва мало приятного, зацепиться не за что, падать прямо в воду. Другого выхода из ситуации не было. В плавнике выбрал палку понадёжней и покарабкался по откосу вдоль ручья.

Метров через сто в тупик зашёл – вверх не поднимешься, круто,  вниз не спустишься, обрыв и встал на каменистой площадке, Впереди внизу метрах в трёх кажется место ровное, только огромный куст  видимость заслонил, не видно, куда прыгаешь. За куст же держаться не получается, на уровне ног вершинные ветки. Перекрестился и раскинув руки, и цепляясь за ветки прыгнул и… до полусмерти напугал медведя, который рядом, в трёх метрах под таким же  кустом лежал. Взревел мишка, а лесничему деться некуда, за спиной стена каменная, слева обрыв к ручью, а справа крутосклон над головой и ружья в руке нет, выронил, когда приземлялся.

От неожиданности ревел мишка и в следующую секунду только лохматый загривок замелькал над травой.

Сел лесничий прямо на мокрую траву, закурил, унял дрожь в руках и осмотрелся. Склон здесь был уже проходим, к ручью спуститься можно, медвежьим следом к ручью спустился. Течение бешеное. На изломе берега берёзу присмотрел. Достал сорокаметровую верёвку из рюкзака, вокруг берёзы перехлестнул и как маятник с рюкзаком и бельём в одной руке, другой же за верёвку держался, чтобы течением не сбило, по грудь ручей перебрёл и также на этом месте отдыхал, только тогда заварка для чая была, а сухие дрова на один костёр всегда были под старым деревянным бочонком.

Делать нечего, лежи не лежи, раньше чем через неделю никто здесь не появится, в лесничестве о выходе не предупреждены, подумают, что на территории задержался.

Умылся холодной водой и в путь, и через шестнадцать километров к зимовью вышел, где и заночевал, но первым делом заварил кружку доброго чая.

На маршруте

На восточное побережье острова работники заповедника давно собирались сходить и осмотреть границу, но масса неотложных дел постоянно отвлекала от задуманного. Черту сборам подвёл телефонный звонок журналиста Сактаганова Сергея из областного центра. По своим корреспондентским задумкам он хотел осмотреть территорию отведённую под заповедник областным руководством и материал опубликовать. У директора заповедника была своя корысть, показать профессионалу в журналистских делах, что оставила на острове сахалинская технология рубок леса, а точнее отсутствие контроля за лесоразработками.

Сергей приехал в центральную контору заповедника. Что было из картографического материала, ему показали, проложили на карте маршрут и группа в составе директора заповедника, журналиста и лесничего выехала вечерним поездом на территорию.

Про этот поезд следует сказать  отдельно. Железная дорога, проложенная ещё в шестидесятых годах связывает город с посёлками лесозаготовителей. Проложена она по песчаному морскому берегу, по дамбе через озеро и по лесотундре. Дорога медленно и  надёжно разрушается, крайне худо ремонтируется и езда в вагоне схожа по ощущениям с ездой в кузове несущегося по каменистой дороге грузовика, но к сожалению скорость поезда не превышает и двенадцати километров. На более высоких скоростях вагоны сходят с рельсов, что и наблюдается раза два в месяц, когда тепловоз ведёт грузовой состав с лесом. Платформы опрокидываются, лес оказывается на земле, вызывается другой тепловоз, привозят трелёвочники, погрузчики, бульдозера, ставят на рельсы платформы, загружают рассыпанный лес и движение возобновляется. В результате этих аварий вместо пяти часов пути в дороге можно провести и шесть, и десять, и более часов, и это ещё не совсем плохо. Хуже, когда зимние бураны обрушиваются на остров. И в буран, и  после него поезда иногда не ходят неделями и два посёлка оказываются в изоляции.

Когда дорогу прокладывали, на косе песчаной на берегу моря, ещё существовали три посёлка и лесорубам было веселей коротать дорогу. В каждом посёлке работал магазин и можно было взять спиртного. Сейчас посёлков нет и магазинов нет, их поглотило время, а железная дорога тянется по безлюдной песчаной косе мимо несколько могильных крестов, оставшихся на месте посёлков и только дом вахтовиков  -  отсюда грузят песок на нужды города, перед дамбой и посёлок охотников и рыбаков, выстроенный из чего попало за дамбой, нарушают однообразную картину.

Иногда в окно вагона раньше можно было увидеть табунок оленей, сейчас этого уже нет. Вагоны отапливаются в зимнее время дровами, установлены печки, сваренные из двух двухсотлитровых бочек, поставленных одна на другую и от этого отопления в верху вагонов жарко, а ноги можно поморозить. В летнее время в вагоне тоже не бывает жарко, над озером и по тундре постоянно гуляет ветер.

Были первые числа сентября, на острове в это время тепло и сухо и рюкзаки у экспедиции не были перегружены тёплым бельём. Директор заповедника был настойчивый мужик, но полевиком он не был, Сергей вообще журналист от стола, поэтому самый большой груз был у лесничего. Кроме всего прочего у него был и топор, и вместительные котелки, и неизменная плащ-палатка, и тяжёлое двухствольное ружьё с патронташем. Как самый опытный он должен был всё предусмотреть, а в таких случаях необходимо порой и личным пренебречь. Вот он и не взял болотные сапоги, понадеялся на тепло и солнце. Он поехал по-пижонски в кедах.

Сергею с непривычки в таком вагоне было крайне неуютно. Он не знал что на Сахалине могут быть такие «ковбойские поезда». На это директор и посоветовал ему набираться журналистского опыта и рассказать людям о том как жить нельзя. Долгая дорога располагает  к отдыху, но в этом поезде спать невозможно, можно стряхнуть мозги. Да и как можно уснуть, когда амплитуда колебания вагона около сорока сантиметров. Под грохот и скрип можно уснуть, но когда бросает из угла в угол, не уснёшь. Кроме того скамейки в вагонах изобретены каким-то садистом – позволяют сидеть только прямо.

Так экспедиция и ехала, вначале поездом до посёлка, до другого посёлка машиной и переночевав, старой лесовозной дорогой зимником вышли на маршрут.

Разбитая по весне лесовозами, в летнее время она не эксплуатировалась  поэтому, оставшаяся с весны разбитая колея активно размывалась весенними ливнями и летними муссонными дождями. В течении же последнего месяца стояла достаточно сухая погода с иссушающими летними островными ветрами, которые основательно просушили дорогу и каждый шаг по этой колее был равнозначен хождению по крупным камням, когда нога прямо не встаёт, а как угодно только не прямо. Поэтому, пройдя первый десяток километров, путники основательно отмотали ноги. Однако, путь был долог и после кратковременного осмотра зимней лесоделяны, краткой фотосъёмки полигона на котором господствовал не порядок, а разгул трелёвочных страстей, спустились к ручью, пересекающему дорогу. Попили чаю, ополоснулись холодной водой, освежились и пошли дальше.

Дорога тянулась вдоль ручья, против течения метрах в двадцати-пятидесяти. Трава высотой около метра скрывала от путников и воду ручья, но идущие слышали и журчание ручья и плеск, идущей на нерест рыбы. В этом году подходы рыбы к острову были на редкость велики, а лесничему и директору, впервые видевших настоящую красную рыбу это было в диковинку.

Когда они ещё готовили чай, лесничий подходил к ручью и наблюдал одиночные и попарно-стоящих рыб, державшихся на течении. Глубина ручья была не более полуметра и ширина не более двух, кроме того ручей был основательно завален порубочными остатками от лесозаготовок и даже весенние талые воды не смели весь этот хлам, а просто в отдельных местах были сформированы завалы, затрудняющие ход рыбы.

Прошли не более километра вдоль ручья, шли кучно, так как следы медведя на дороге встречались повсеместно и вдруг насторожились. Ручей был  от идущих метрах в пяти, скрытый высокой травой и кустарником, от воды доносилась поступь медведя по мелководью. Интервал между шлёпами соответствовал перестановке лап медведя, так показалось путникам. Резко остановились, лесничий взвёл курки испытанной двухстволки. В их задачи не входила встреча с медведем нос к носу. Обычно при встречах дело кончалось одним-тремя выстрелами в воздух и зверь уходил, но здесь был случай особый, шаги слышались буквально в пяти метрах и невозможно было предсказать его поведение медведя.

И вдруг директор сделал два шага в эту высокую траву и остановился, из травы был виден только его затылок, он повернулся лицом и заулыбался:

«Это рыба, ребята».

Оказывается это шлёпали рыбы на мелководье. Там где не позволяла глубина воды, рыбы на боку, почти посуху продолжали свой последний путь к местам икромёта, а ручей за это время обмелел. Вот эти шаги умирающей рыбы и были приняты за медвежью поступь.

После этого был немного истеричный смех, несколько поучительных фраз и группа пошла дальше по дороге среди тёмнохвойного леса, где птицы крайне редки, не говоря уж про боровую дичь, которую если и пару раз в году увидишь, то сразу же делаешь запись в дневнике наблюдений. Обочины дороги были основательно захламлены порубочными остатками и это не располагало к тому, чтобы задерживаться в одном месте.

К вечеру пришли на речку, где в своё время находился старый капонир, гараж для стоянки тракторов, а чуть ниже ещё домик бывшей столовой. Этот домик был установлен зимой, весной он оказался как бы в болоте, увяз  своими саночными полозьями, да здесь и остался. Печка там была сварена из толстостенной бочки и это было неплохо. На дворе наступала осень и холодны ночи в горах.

Часов в семь утра мужики проснулись, по крыше долбил дождь. Унылая картина – дождь в тёмнохвойном лесу, не какоё-то там европейский дождичек, а настоящий островной – это тоска. Вот мужики с тоской около часа выглядывали в открытую дверь, надеясь увидеть в небе хоть маленький просвет, но увы,  небо было затянуто однотонной серо-мокрой кисеёй. По такой погоде путников не ждало ничего хорошего. Ещё час они сомневались, рассматривали со всех сторон карту, компас, ориентировались и всё-таки решили не ждать хорошей погоды.

По прямой до берега моря было четыре километра, но в этих четырёх был и мелкосопочник, и хребёт, отделяющий море и кроме того здесь крепко поработали лесорубы. И всё-таки решили идти прямо по компасу. Лесничий тут же посадил буссоль на палку, кусками полиэтилена обвязали сверху рюкзаки, чтобы меньше мокли от дождя и вышли в ближайший распадок, надеясь на меньшую захламлённость в долине ручья. Распадок сразу же ушёл влево, а группа уходила по буссоли строго на восток.

Поднимались на сопки, пересекали старые лесосеки, падали почти кувырком в заросшие густой травой распадки, когда не видно, где ставишь ногу и опять карабкались в гору. Однажды, выйдя из густого пихтового молодняка, увидели в тридцати метрах оленя, стоящего среди порубочных остатков лесоделяны, который с интересом рассматривал людей. Люди остановились от неожиданности, а олень внешне не выразив никаких эмоций, не спеша продолжал заниматься своими кормовыми проблемами. Так путники и не дождались его испуга, олень остался пастись, а группа пошла дальше. На каком-то подъёме сели прямо на мокрую траву и отдыхали минут десять, не обращая внимания на дождь Путь казался бесконечным. Вышли на какой-то ручей, на карте его не было, основной хребёт остался позади, значит ручей уходил напрямую в море, пошли вдоль ручья, едва заметной тропкой. Минут через пять услышали долгожданный шум моря.

Крутоват был спуск к морю, а ручей уходил вправо, образовывал петлю и глухо рычащим водопадом спускался на прибрежные камни. Как выяснилось позже, парням крепко повезло, это было единственное место на двадцать километров побережья, где можно было спуститься к морю без особого риска свернуть шею. Восточный хребёт тянулся вдоль моря скальными обрывами. Здесь же скальной гривой спускалась тропинка, вот по этой-то единственной тропинке, цепляясь за деревья и за что попало, группа спустилась на берег моря.

Здесь в высокой траве, стояла полуразвалившаяся избушка охотника. По берегу гулял ветер и в облаках был виден разрыв. Покаместь они мокрые отогревались возле костра, сделанного из трёх пластиковых сетевых поплавков, которых на берегу было немало, и дождь стих. Дул ветер, но это был островной ветер и за полчаса они и обогрелись, и обсушили одежду, заодно и чай сготовили.

Время был час дня, итого они за четыре часа прошли четыре километра, для начала не очень хорошо. Море штормило и нужно было спешить. Выглянуло солнце, море из грязно-коричневого цвета засверкало синевой. Настроение путников поднялось и взвалив на плечи мокрые рюкзаки, в дороге высохнут, экспедиция тронулась берегом моря.

Первый же километр показал непредвиденные трудности, песчаный берег здесь был достаточно широк, двадцать-пятьдесят метров, он состоял из крупнозернистого песка и ноги проваливались, толчка не получилось. Максимум скорости, что имели пешеходы, два с половиной километра в час. По такому песку быстро идти невозможно, а ближнее известное зимовье находилось в тридцати с лишним километрах и до него нужно было дойти.

Однообразен и скучен  показался им путь, с одной стороны гудящее море, с другой обрывистые скалы, шли до тех пор пока не уставали, останавливались, жгли костер , пили чай и шли дальше. С наступлением ночи поднялась огромная как кастрюля яркая луна и это облегчило путь. К ночи берег стал менее  обрывист и море било волнами в подножье крутых холмов. Путникам легче от этого не стало, под ногами по прежнему шелестел крупнозернистый песок. Рюкзаки надавили плечи, уставшие от ходьбы и неустойчивой опоры ноги, требовали отдыха.

Когда их начало пошатывать от усталости, стали спотыкаться и падать, опять запалили костер Обжигаясь выпили крепкого чаю и на какое-то время взбодрились, усталость отошла и снова в путь. Шли до тех пор пока опять не начали спотыкаться, действие чая прошло. Команда держалась молодцом, но скорость хода сократилась до минимума. Берег здесь был значительно ниже и холодный пронизывающий ветер дул из каждого распадка. Пришлось одеть свитера и это немножко согрело идущих.

И вот, наступило время, когда силы иссякли, спотыкались и падали. вставали и опять плелись под холодным пронизывающим ветром. Над головой было холодное звездное небо, глухо рокотал прибой. Доплелись до ближайшего распадка, сил разводить костер уже не было, как медведи заползли в  густую высокую траву. Ветер скользил над травой, а внизу было тихо. Положили под себя рюкзаки и плащ-палатку, плотно прижались друг к другу и накрывшись куском полиэтиленовой пленки, на полчаса забылись.

Лежать дольше не дал холод. Ползком, на четвереньках в траве насобирали щепок, запалили костер из плавника. Заварили крепчайшего чаю, благо, что в траве журчал ручеек, чифир пить побоялись, у директора было слабое сердце.

Взвалили на плечи рюкзаки и пошли дальше. Минут через тридцать вдалеке на сопке засверкал красный огонек, группа была близка к цели вчерашнего выхода. Это была мачта маяка, до зимовья оставалось около семи километров. Это были достаточно тяжелые километры и чем ближе путники были к цели, тем чаще отдыхали. За эти семь километров путники отдыхали четыре раза. Просто устали. По небу уже разливался серый  рассвет, когда группа подошла к озеру, на противоположном берегу которого среди высокой густой зелени находилось зимовье. Путаясь в траве, которая здесь вымахала выше человеческого роста, дошли до зимовья.

Это зимовье было отстроено работниками маяка для отдыха. Ранее на маяке работало двенадцать семей и вот одной семье захотелось просто иметь свою фазенду, чтобы время от времени отдыхать от опостылевших, одних и тех же лиц и они отстроили этот домик рядом с морем, на берегу пресного озера. Озеро было выше уровня моря и подпитывалось родниками и ручейками.

Домик утопал в густой траве на самой кромке леса и как нельзя лучше соответствовал назначению. Возле домика находилась могилка кота, семья была бездетная и кот им заменял ребятишек. Он был членом семьи. Когда он попал в зубы собакам, его похоронили здесь и поставили небольшой деревянный обелиск с фотографией. Как только семья уехала с маяка, какая-то подлая рука, из числа оставшихся на маяке, топором порубила эту пирамидку и сейчас она стояла изувеченная тупым топором как напоминание о людском негодяйстве.

В зимовье путники нашли и дров для печки, и постель, затопили и свалились спать.

Проснулись лесники когда солнце стояло уже высоко, в зимовье было жарко. Когда лесничий спускался к озеру умыться, яркое солнце уже жарило основательно. Болела спина, ноги и все остальное, но спать уже не могли. Сварили крепкого чаю, чтобы прийти в себя.

С первым же километром пути сонная одурь прошла, а  через час мужики оклемались полностью. Не спеша шли берегом моря, теплый ветер дул с берега и жизнь была прекрасна новыми впечатлениями. Хотя и качало от еще не выветрившейся усталости, но настроение было лихое.

Пройдя пятидесятиметровой песчаной косой, разделяющей море и озеро и заросшей удивительными островными травами, увидели, выступающий над травой камень. Идущий впереди директор вскарабкался на него и подошедший Сергей его тут же сфотографировал, пообещав фотографию с надписью «директорский камень».

По неизвестным территориям идти всегда интересно и путники достаточно быстро обошли это озеро и вышли к другому, на берегу которого стояло уже известное им по прежним походам зимовье, здесь и решили как следует отдохнуть.

Это зимовье было привезено сюда работниками маяка, здесь на озере стреляли уток и солили их, и консервировали. Сейчас эта территория была объявлена заповедной и охотиться было запрещено. Группа отдыхала и походя готовилась к ночлегу, наслаждаясь покоем.

Вначале вдалеке затарахтел мотоцикл, метрах в ста остановился и покой отдыхающих был нарушен. Над травой возникли две фигуры, внимательно через бинокль рассматривающие озеро, на зимовье они не обращали никакого внимания. Охотничий сезон еще не начался и эти ребята с маяка приехали на разведку, посмотреть, много ли утки на озере. Тут же у костра за кружкой чая были поставлены точки над «и». Этим охотникам было предложено охранять и озеро и другие, прилегающие к маяку территории. Просто лесничий выбрал меньшее зло, не ограничивая этих двоих, ихними руками предотвратить возможное браконьерство десятков залетающих и заплывающих на эти территории.

Распрощавшись с, кстати  подвернувшимися работниками маяка, приступили к подготовке ночлега. А к вечеру небо затянуло какой-то смурной пеленой. В хлопотах по заготовке дров, видели, что с материковой части острова надвигались тучи. Это было какое-то многоярусное плотное скопление темно-синих, а в закатных лучах уходящего солнца, черно-синих облаков. Дождь страшен не был, крыша зимовья не протекала. Облака все более сгущались, верхний ярус туч задержалась над метеостанцией. Занятые таборными заботами, не заметили как наступила ночь, а может просто затемнело.

Сидя при свечке у стола под треск горящей печушки, мужики мирно беседовали о результатах прошедшего дня и планах назавтра.

И вдруг грохот. Это  был не выстрел, не шум огромной волны, это был ровный гул, будто  метрах в ста от зимовья идет поезд, только не выделяется перестук на стыках рельсов. Уже повидавшие виды, знавшие и гул землетрясений, и шум таежного верхового пожара, и грохот волны, сидящие в маленькой избушке, находящейся на узкой песчаной косе, разделяющей холодное Охотское море и залив, лесники были обеспокоены. Ровный гул поглотил все звуки и голоса, и треск дров в печке.

Взглянув в окно, увидели, что по стеклу ровным слоем течет вода. Все оказалось просто, ливень.

Директор отодвинул кружку с чаем и встал из-за стола:

«А если нас сейчас унесет?»

Лесничий немножко подумал: «Если волной со стороны залива, то еще через озеро проплыть нужно, а это триста метров – выкарабкаться успеем. Если волной с моря, то в заливе вода теплее – выплывем».

«Пошли посмотрим за дверь».

Вытащили из рюкзака фонарик, вышли в тамбур и открыли дверь. Вода падала сверху сплошным потоком. Песок возле входа не успевал впитывать воду, она ровным, шероховатым от падающих с неба струй, ковром покрывала песок. Посмотрели, такого еще видеть не приходилось, и вернулись к остывающим кружкам с чаем. Печка потухла, ее просто залило через трубу.

Шум ливня господствовал над всеми звуками минут десять и резко стих, ушел дальше на мыс.

По новой разожгли печку, благо что дрова в тамбур занесли с вечера и устроились спать.

Утром, отлично отдохнувшие, они берегом  прошли около шестнадцати километров и вышли на дорогу соединяющую берег залива с маяком, по ней вышли на маяк к вчерашним знакомым. Территория под строительство жилья для работников радиомаяка была выбрана в мелкосопочнике сплошь заросшим пихтачем и сосняком. Стояло несколько многоквартирных домов, здание электростанции и хозяйственные постройки.

Как  обычно в тайге, первыми встретили собаки, дружно виляя хвостами, они обступили путников, ласкались без особого энтузиазма, чувствовалось, что они не особо-то привычны к посторонним. Затем на собачий лай вышли и вчерашние знакомцы. Они уже ждали, был накрыт стол, удалены ребятишки, чтобы не подхватили какой-нибудь болезни от гостей, обычная мера предосторожности для семей живущих далеко в тайге.

За чаем разговаривали обо всем сразу и ни о чем, о погоде, о трудностях снабжения, о наступающей осени. Осмотрели дизельную, позавидовали удобствам, прикинули, чем можно при случае воспользоваться и довольные, вновь приобретенными друзьями покинули гостеприимных хозяев.

Через час вышли на берег залива,  дошли до батареи пустых цистерн. Их было штук пятнадцать, аккуратно поставленные под высоким берегом, в свое время они служили складом горючего, а сейчас стояли пустыми и грязно-ржавыми, и портили прибрежный пейзаж.

Постояли, прикидывая, куда бы их отсюда убрать и, ничего путнего не придумав, пошли дальше по песчаной косе, отделяющей очередное озеро от вод залива. Эта коса, намытая штормами, обычно до середины лета стояла дамбой, загораживая отток воды с озера, но когда августовскими тайфунными ливнями уровень в озере поднимало, дамбу прорывало. Мощная протока, которую приходилось преодолевать работникам заповедника, предоставляла серьезное препятствие. Сейчас же стоял сентябрь, основная вода с озера сошла и холодная по пояс вода не пугала путников.

Здесь на берегу протоки лесничий и собрал свой походный спиннинг, в протоке иногда клевала на блесну кунжа. Ему хотелось поймать тайменя, но увы… за десяток минут поймал трех килограммовых рыбин, больше-то и надобно не было. Штук двадцать, в азарте поймал еще, но отпустил за ненадобностью. Таймень видимо еще не подошел. Здесь же и перебрели протоку, сходили на тундровый ручей за водой, запалили костер и напились чаю.

Дальнейший путь до заброшенного поселка разнообразили нерпы, которые заняли все скальные отмели метрах в ста от берега и это на протяжении десятка километров. Здесь  была не одна сотня голов. Там, где из воды выступали камни, везде они были заняты этими любопытными зверюшками.  Вся эта шайка морских рыбоедов пришла к побережью следом за рыбными косяками. В ручьи активно шла горбуша. Стоя на берегу речки, вытекающей с тундры, путники не раз наблюдали, как сильные рыбы на брюхе, по песку, вспарывая пяти-шести сантиметровый слой воды пробивались против течения в речные ямы. Лесничий с журналистом немного приотстали, а директор ушел вперед, дожидаясь отставших он присел отдохнуть на камень на урезе воды. Камень был достаточно удобен для сидения, но рядом протекал ручеек, из тех что курица пешком перейдет. Пресная вода привлекала небольшой, штук двадцать, косячок рыб и от нечего делать, директор начал отгонять своей походной бамбуковой палкой эту рыбу и увлекся. Вышедший из-за скалы Сергей тихонечко подошел и сфотографировал эту сценку, как директор заповедника пасет рыбу. Пообещал фотографию с надписью – «Директор выгуливает рыбный косяк».

Так они и шли берегом моря: где любовались нерпами, где полетом орланов, где картинами природы, открывавшимися перед ними за каждым мысом или скальным выступом. К поселку они подошли ближе к вечеру, но солнце стояло еще высоко. Ветра почти не ощущалось, море стихло и зеркальную гладь воды залива только иногда нарушала плеснувшаяся рыба. Речка, протекающая у поселка, шириной в устье метров пяти и глубиной в метр, за поселком разливалась глубокими промоинами и широкими плесами и тоже была забита рыбой, но рыба шла в устье еще и еще. В поселке проживал лесник от заповедника, который не взирая на трудности одиночества, вдалеке от людей делал свою нелегкую работу.

Пришедшим он обрадовался, гостей у него давно не появлялось, а у радиоприемника сели батарейки, он находился в информационной изоляции, поэтому разговоров, да еще с известным журналистом, хватило до глубокой ночи.

К вечеру небо затянуло какой-то дымкой, запасмурнело и ночь обещала быть теплой. В природе чувствовалась какая-то  наэлектризованность. Лесничий с директором легли спать рано, а Сергей по своей профессиональной привычке еще долго беседовал с лесником, который был не против разговаривать до самого утра. В следствии этого разговора, Сергей после сказал:

«В жизни не встречал человека по которому бы судьба проехала такими жесткими гусеницами».

Так думали многие, узнав судьбу этого выжатого жизнью еще не старого мужика, но Сергей сформулировал кратко и точно мнение многих.

Утром все проснулись рано, небо было заложено сплошной пасмурной облачностью. С вечера мужики видели в пойме реки, как большие сильные рыбины выскакивали из воды, это настораживало, поэтому пошли сразу к реке. На каждом метре-двух дна серебром высвечивала мертвая горбуша. Лесничий ножом вскрыл пяток рыбин и в каждой была икра. Прошел, типичный для острова, замор рыбы в следствии подъема температуры воды и воздуха и нехватки в воде кислорода. Так по крайней мере объяснили ихтиологи. Для приехавших с материка директора и лесничего, картина была необычна, они впервые в своей жизни видели рунный ход рыбы и как следствие бесхозяйственности – замор.

Ранее, до прихода на остров власти советов, на каждом ручье проживала семья корейцев, которая очищала устье ручья после шторма, вела учет рыбы на нерестилищах, не допускала перезаполнения нерестовых ям, вовремя перегораживая устья и отлавливая возле устьев еще в море горбушу-серебрянку. Подходили катера, на них грузили соленую рыбу, в отдельных бочонках икру. И люди были сыты, и рыба не пропадала. И лесу готовили на острове изрядно, на устьях речек до сих пор возвышаются курганы, с тех времен еще не вывезенного, уже сгнившего леса.

Еще более жуткую картину увидели часа через четыре, когда вышли на речку, в долине которой в трех километрах от моря стояло зимовье.

Шел нудный островной дождь, по высокой траве идти неудобно и пошли руслом речки и вдоль него. Речка вконец обмелела, даже в небольших ямках при глубине двадцати-сорока сантиметров рыба стояла как в консервной банке, бок о бок, в наиболее мелких местах над водой высовывались плавники, а то и спины рыб. Если в эту гущу снизу пробивалась одна –две рыбины, то столько же стоящих с краю оказывались вытесненными и бились на береговой гальке. Берега, покрытые густой травой были основательно истоптаны медведями. Здесь кормился не один зверь, рыбы с откусанными головами лежали и там, и здесь. Медведи знали толк в рыбе. В распадке стоял смрад от пропавшей рыбы, вода пахла, ее нельзя было пить, для нужд воду в это время брали с родника.

Это зимовье осталось лесникам от охотника профессионала, ранее промышлявшего здесь лисицу, соболя, выдру. Лесники часто заходили сюда, на это зимовье, иногда ночуя там по две-три ночи, к ним привыкла живущая поблизости медведица. В тридцати метрах от зимовья проходила звериная тропа, с горы к речке. Парни иногда на эту тропу ложили рыбу, а утром видели, что рыба исчезала, так налаживалось взаимное уважение. Лесники не трогали зверя. Зверь не беспокоил их.

Прошлой осенью лесники заготовили пару бочек рыбы на зиму и поставили в зимовье, одна бочка протекла и рыба испортилась. Зимой, когда это обнаружили, часть рыбы выкинули, а часть повесили на вешала под навес.Рыба провисела до середины лета. И хотя следы медведя были вокруг зимовья, а рыба «благоухала», медведь под навес не заходил, видимо воровство было не в его правилах. И берлогу он построил метрах в трехстах от зимовья, выше по склону. И только по весне выяснилось, что это медведица, так как рядом с хозяйским следом, теперь появился следочек мишонка.

Однажды этот мишонок по своей детской бестолковости отошел от мамы и одним своим коготком прорвал полиэтилен в окошке вставленном вместо стекла в зимовье. Видимо он тут же получил трепку от мамы так как маленький следочек вел к завалинки, а от окошка появился только в двух метрах и вначале юзом. И напрямую к окошку шел мамин след. Может он эти два метра пролетел колобком? После этого возле зимовья медвежьих следов лесники не видели около месяца, возможно мама опасалась расплаты за пакость?   Лесники – народ добродушный, а тут ребенок, разве можно обижаться? И опять наладились уважительные отношения.

В этом зимовье путники заночевали. Утром по-прежнему лил дождь, вода в речке поднялась, пропуская рыбу на икромет и вычищая с ручья уже отметавшую икру  рыбу и задохнувшуюся в следствии замора.

Дальше на берегу предстояло пройти восемь километров под скалами, где нередки были камнепады. Решили не рисковать, не было нужды и еще сутки провели отдыхая и восстанавливая записи об увиденном.

В поселок группа пришла только на другой день к вечеру, дождь кончился, стояла прекрасная солнечная погода, море светилось лазурью, кончался шестой день пути. Трудности похода остались позади и только боли в застуженных на островном дожде коленках еще много лет напоминали лесничему об этом походе.

Последний маршрут Драгина

Трелевочный трактор,  лязгая гусеницами, на камнях, медленно полз берегом моря. Кончался отлив, берег расширился на несколько метров за счет отошедшей воды, плотно утрамбованный тысячами волн морской песок позволял трактору как по асфальту идти с минимальной нагрузкой.

Драгин перегонял трактор с базы на отдаленный участок, где бригада сборщиков уже заготовила ягоды и ждала трактор для вывозки в лесничество. Автоматически перебрасывая руки с  рычага на рычаг, он оглядел чистый горизонт, медленно катящиеся морские волны, береговые утесы, обрывами спускающиеся к песчаной прибойной полосе и местами покрытые разной древесной мелочью.

Вот так же ему только пешком и с рюкзаком приходилось ранее мотать многие сотни километров по заповеднику берегом моря. Здесь только скалы были повыше, но береговые разломы и иные распадки очень напоминали заповедник. Вспомнилась былая работа, мужики, с которыми приходилось делить последний кусок хлеба и многие, многие километры таежных троп.

За размышлениями и время тянулось  быстрее и дорога казалась менее скучной. Очередная волна, ударившись в катки трактора и бросив брызги через капот, отвлекли от дум. За размышлениями отлив незаметно перешел в прилив и уже целая череда волн требовательно стучала в закрытую дверцу трактора. В иных местах вода скрывала гусеницы и трактор шел на ощупь, но дорога была знакома и опять нахлынули воспоминая.

Раздумья Драгина оборвал  жесткий лязг металла, трактор вздыбился и беспомощно зашуршал гусеницами по воде. Переключения передач результатов не дали, Драгин вылез на гусеницу, перелез через капот на другую сторону. Трактор сел брюхом на камень и кажется не на один. Холодная осенняя вода попала в сапоги. Драгин  осмотрелся, залез в кабину и закурил папиросу.

Вдоль моря на несколько километров тянулся обрывистый склон хребта. Море, несколько минут назад лазурное, изменилось. Покаместь он пытался снять трактор с камней, с хребта спустилась лохматая туча и закрыла солнце. Грязное, под цвета неба, море угрюмо стучало волной в груду беспомощного металла.

Бросив недокуренную папироску, Драгин опять схватился за рычаги, по энерции, не веря в случившееся, резко включал обороты, переключал скорости…, но все было бесполезно. Трактор мертво сидел на камнях. Ему мог помочь только другой трактор, но он был в двух днях пути, а надвигающийся высокий холодный прилив не оставлял время для раздумий. Убедившись в бесполезности попыток спасти трактор, Драгин заглушил мотор и окунувшись по пояс в воду, вышел на берег. Мокнуть было не впервой, но хуже было другое. Верхняя отметка прилива проходила выше песчаного берега, волнами вылизав скальные основания.

Он все думал о том, как будет огорчена лесничий Нина Петровна узнав, что единственный в лесничестве трактор утоплен.

И от трактора он уходил медленно, вскинув на плечи тощий рюкзачок и неизменную двухстволку, останавливался, оглядывался, что то прикидывал в уме. Идти приходилось где по песку, а где и по воде выше колен. А вода все прибывала. Он разделся до трусов, сложил одежу в рюкзак, пристегнул на пояс патронташ и шел на холодном осеннем ветру.

Обходя один из утесов, он поскользнулся в воде и вода накрыла его с головой. Под другим утесом, набежавшая с моря крутой волной, а его ударило о камни, разбив в кровь лицо и оглушив. Покаместь он приходил в себя, рюкзак унесло волнами и он потерял ружье. Третий утес оказался роковым. И глубина там оказалась побольше и волны покруче. Уже обессиленного, его несколько раз ударило набегающими волнами о скальные стены и холодная охотская волна унесла его тело.

Море приняло его, укачало на своих волнах и положило на песок, уйдя с отливом. Драгин лежал  с изуродованным до неузнаваемости лицом и только самодельный драгинский патронташ на ремне помог узнать владельца.

Посмотреть за горизонт 

Над глухим таежным поселком медленно занимался холодный зимний рассвет. В дорогу собирались трое. Наскоро попили чаю, еще раз взвесили на руку рюкзаки, легче быть не могло, путь предстоял дальний и неизвестный на протяжении более сотни километров. Правда, лесничий уже ходил этим маршрутом полтора года назад, выходил с мыса, залетев туда на вертолете, но это было летом.

А сейчас стоял мороз, только что поднялось холодное рождественское покрывало. Впереди, через неделю, ожидались крещенские морозы. Как бы то ни было, но группа выходила в маршрут, тем самым доказывая себе или директору заповедника, что и зимой маршруты эти проходимы и доступны для инспекторской службы. Параллельно нужно было провести учеты зверей и птиц, которые встретятся или обнаружатся по следам на пути группы.

Покаместь не спеша обувались, хозяин дома, где ночевала группа, Фролов Володя, всячески пытался помочь уходящим: то предлагал кусок сала, то втихаря заталкивал в чей-то рюкзак пачку папирос, дескать в дороге не задавит. Он сам был из рискованных парней, но семейные обстоятельства помешали ему и он оставался в поселке и только по глазам, как у старой охотничьей собаки, можно было видеть, как ему хочется уйти со своими парнями и взглянуть, что там за горизонтом.

Где-то лениво брехали собаки, не желавшие покидать теплых закутков, проскрипели под окном по застуженному снегу шаги раннего прохожего. В другом краю поселка глухо тарахтела дизельная электростанция.

Обулись, оделись, взяли шапки, сели кто на что, помолчали и через минуту, скрипя дверями, по одному вышли, взвалив на плечи рюкзаки, лыжи и неторопливо пошли по еще сумрачной предрассветной улице, при каждом своем шаге ощущая и удобство обношенной одежонки и намотку портянок в еще теплых обувках и вес, и неуклюжесть заводских рюкзаков. Только у лесничего была, удобная для переноски тяжестей, самодельная охотничья поняга, да и обувка его отличалась странным для этих мест покроем и отменным для этого случая удобством.

В начале пути, покаместь от поселка далеко не ушли, несколько раз переспрашивали друг  друга, уточняя, не забыли ли чего необходимого. Больше ни о чем говорить не хотелось, каждый думал о своем.

Когда от поселка отошли пару километров, уже совсем рассвело. Заснеженные деревья еще прикрывали тенью дорогу от вставшего над лесом холодного зимнего солнца. Нудно визжали на камешках, на утрамбованной дороге, лыжи, снятые с плеча Петровичем и сейчас только они да скрип шагов нарушали тишину зимнего леса, да изредка щелкали в лесу от мороза то ли ветки, то ли сами деревья.

Недалеко от поворота на заметенный в этом году, снегом зимник, их обогнал порожний лесовоз. Шофер затормозил и приветливо распахнул дверцу кабины. Ему показали, что сворачивают в сторону и машина простужено хрюкнув мотором исчезла за поворотом. У каждого своя работа.

На отвороте с дороги сели покурить и подогнать рюкзаки, которые выявили свои неудобства за пять пройденных километров дороги, в одном месте давило, в другом ощущалась пустота. Обменялись краткими репликами по поводу предстоящих трудностей первого дня пути.

Дальше путь предстоял по лыжне, оставленной недавно вышедшим с промысла охотником. Пристегнули лыжи и не спеша пошли, путь был знаком и уже набил оскомину в прежние походы своим снежным таежным безмолвием. Редко, когда над головой пискнет синица, да вдали щелкнет сучок, вот  и все звуки, сопровождавшие путников в первый день пути. Их путь проходил то по слабому уклону, то медленным подъемом, но  лыжи ходко поскрипывали, поглощая километры. Неярко светило зимнее солнце, подернутое морозной пленкой.

Через полтора десятков километров остановились попить чаю в проходной избушке, отстроенной год назад Володей Фроловым и служащей укрытием от непогоды для инспекторов на таежном маршруте. Избушка стояла в ста метрах от зимника на повороте, удачно прикрытая от ветров куртиной ельника.

Первым к избушке подошел лесничий Иван Иванович, примял  лыжами снег у входа, снял их, воткнул в сугроб, вошел в простывшее зимовье:

«Здравствуй хозяин» - это было его обычное приветствие при входе в любое зимовье. Он был суеверно убежден, что в каждом лесном и не лесном строении обитает свой дух и с ним нужно быть вежливым. Дрова, предварительно заготовленные предыдущим путником, лежали у печки, таежные заповеди здесь были в законе. Растопил печку и покаместь кипятил снежную воду, подошел Петрович и следом самый молодой Альберт. Они шли тяжело, сказывалось длительное отсутствие нагрузок перед походом. Покаместь обедали, в зимовье нагрелось, с потолка упали первые редкие капли конденсата. Хотелось полежать, дать отдых плечам, но впереди было еще пятнадцать километров дороги.

«Отдохнули, пора и в путь» - сказал Альберт.

Оделись, пристегнули лыжи и двинулись дальше. После чая настроение путников несколько приподнялось. Лесничий вместе с Петровичем беззлобно подшучивали над Альбертом, вчерашним студентом, год назад окончившим университет и с юношеской прямолинейностью пытавшемся судить обо всем на свете. И рюкзаки казались уже не такими тяжелыми и солнышко прояснилось и ярко слепило глаза.

Какое-то время шли рядом, но разговоры на лыжне сбивают дыхание, кроме того и горки стали круче, да и на спусках ветер стал в ушах посвистывать. И опять растянулись на полкилометра и только лыжня, да редкие таежные шумы привлекали внимание путников. Пересекли несколько оленьих натропов. Удивительно, но в этом году пара оленей-бродяг несколько раз уже переходили лыжню и вообще эта парочка долгое время паслась вдоль дороги.

Обычно же зимой в этих местах след оленя был крайне редок. Глубокий снег еще не выпал, хотя была середина января, но в этом году над островом не пронеслось еще ни одного снежного бурана. Встретилась пара лисьих следов и пара натропов соболя. С наступлением зимы зверь уходил из этих мест в хребты, в истоки ручьев и редок здесь был след, но вывернув по лыжне на одном из поворотов, лесничий, идущий впереди в двадцати метрах, увидел оленей и замер.

Оленуха щипала что-то в снегу возле старого пня на обочине дороги и не слышала лыжника. Её голова скрывалась за толстым высоким пнем, к тому же ветер тянул от нее. В двадцати метрах дальше, на середине дороги стоял олененок и также был занят пропитанием. Лыжник стоял с ружьем в одной руке и с палкой в другой. Фотоаппарат лежал в рюкзаке, доставать бесполезно.

Первым заметил, откуда-то взявшийся на дороге столб, олененок. Подняв голову он долго смотрел на путника, тот стоял не двигаясь и только дыхание, в промороженном воздухе выдавало его. Серая суконная куртка, такие же брюки и того же цвета шапка, ловко маскировали его на фоне серых стволов, обступивших дорогу деревьев. Олененок фыркнул, его мама, подняв голову тоже увидела путника, но видимо неподвижность путника ее успокоила, она опять уткнулась под пень, но в ее позе уже просматривалось напряжение. Олененок, успокоенный реакцией мамы, метров пять прошел в сторону лыжника и вдруг резко фыркнул, развернулся и смешно вскидывая на снегу ноги, пробежал метров сорок по дороге и скрылся в лесу. Оленуха оглянулась, еще какое-то время смотрела на путника и не спеша, медленными шагами ушла в лесную чащу.

Лесничий оглянулся, метрах в шестидесяти за поворотом дороги, на лыжне шли его товарищи. Он подождал их, подкинул понягу на плечи, согнувшись в поясе и опершись руками в колени. Груз все-таки был не маленький, плечи давило. Вместе рассмотрели следы оленей, потом сели на подходящую валежину у дороги и закурили. Солнце уже клонилось к закату и длинные тени от деревьев разрезали дорогу. Местами, где в давние годы расцвета лесорубных работ, по этой дороге были раскорчеваны поляны под верхние склады, розоватые лучи солнца строили на снегу причудливые заборы из теней, отбрасываемых вершинами деревьев.

Одолели последний километровый тягун, слева осталась гора Варварка, вокруг которой путники шли уже около четырех часов. Скатились вниз по склону к истоку ручья, до зимовья оставалось четыре с половиной километра.

Это было приметное место, дорога здесь резко спустившись вниз, на самом ручье поворачивала на девяносто градусов. На дорогу в этом месте выходил песчаный карьер, который сверху от ветра закрывала стена леса и в этом карьере всегда было уютно отдыхать. Пара валежин составляли мебель бивака, тут же было кострище, все это сейчас было прикрыто снегом и из под снега только задорно торчал таган для чайника, два года назад сделанный из таловой свежесрубленной ветки и воткнутый в землю. Таган через год почему-то пророс двумя десяти сантиметровыми веточками и в дальнейшем по прямому назначению не использовался. Оставшуюся на  этот день дорогу шли не разговаривая, углубившись в себя, считая подъемы и спуски с надеждой на хороший отдых. К зимовью пришли уже в темноте.

Это зимовье было отстроено из толстых еловых бревен и больше напоминало своим внешним видом какое-то крепостное сооружение. Оно строилось полтора года назад, осенью, когда по утрам снежным инеем уже прикрывало придорожные травы. Зимовье здесь было необходимо, как раз середина дороги между поселком где жили инспектора и старым заброшенным поселком на берегу залива. Наличие зимовья здесь позволяло контролировать северную границу заповедника.

Лошадь в заповеднике была, но из-за организационных неурядиц, груз, инструменты и другую палаточную необходимость пришлось заносить на плечах. Никакой транспорт летом по зимнику не прошел бы. Строили тяжело. Первыми строителями были наиболее лихие мужики, инспектора заповедника с непонятными то ли кличками, то ли фамилиями Рука и Кома, так они к ним прижились. Валили лес, шкурили его, ночевали в покрытой инеем палатке, без печки, закутавшись в волглые одеяла.

Черту работе подвел тайфун, непонятно как свалившийся на остров в это время года. Первостроители едва не погибли, выбираясь из тайги под сплошным ледяным ливнем. Они были на грани, когда хочется спать и теряется ощущение холода, когда дойдя до транзитной походной избушки, много длинных минут не могли зажечь спички, руки свело судорогой. Для окончания строительства пришлось заходить еще раз и снова иней по утрам, холодный спальник в тесной палатке и до снега сруб был поставлен, вместо кровли натянули палаточный брезент. И когда остров затянуло холодными предзимними дождями, это зимовье в течении месяца обживал охотник промысловик, а сейчас зимовье гостеприимно встретило своих хозяев.

На промерзшие нары бросили рюкзаки и дружно занялись обживанием. Зажгли оставшуюся  на столе и не съеденную мышами свечку, сырые и сухие дрова в зимовье были заготовлены, набрали пару ведер снега и поставили на печку, сделанную из целой двухсотлитровой бочки. Когда в зимовье нагрелось, перекусили намерзшими в рюкзаках холодными припасами, выпили пару чайников чая, снежная вода почти не утоляет жажду.

За ужином немного поговорили о концентрации зверья в это время года, о достоинствах зимовья. Петрович здесь был впервые. Уставшие, набив  печку сырыми дровами завалились спать. С потолка капал конденсат, в зимовье было сыро и тепло, и блажен был отдых путников, намотавших за день плечи тяжелыми рюкзаками.

Чуть за окошком забрезжил рассвет, проснулся лесничий, затопил печку, остывшую к утру, вскипятил чай и только тогда разбудил товарищей. 

После кружки чая тронулись в дорогу, далее лыжни не было. Ломили целик и через каждые триста-четыреста метров впереди идущего сменяли. Снег был неглубокий, всего шестьдесят-семьдесят сантиметров, но даже широкие лыжи проминали его на двадцать-тридцать сантиметров, сказывалась тяжесть рюкзака.

Дорога шла берегом речки, далее  через водораздельный хребет и терялась на берегу залива в заброшенном рыбацком поселке.

В этом поселке еще  лет десять назад бурлила жизнь: жили люди, работал рыбозавод, влюблялись забредшие рыбаки в местных красавиц, целовались, любуясь закатными лучами солнца, уходящего вечером за далекую островную гряду.

Там же было и местное кладбище, куда в последний путь относили тех, кто закончил свою дорогу на этом свете. С этого кладбища, при заселении оставшегося от японцев поселка, вывезли все японские надгробья, чтобы освободить место вновь поселявшимся, да заодно искоренить даже японский дух с «Российских земель», так говорили до девяностого года, то ли по незнанию истории, то ли потому, что было удобно чувствовать себя хозяевами земли на этом отдаленном участке острова, где шторма, тайфуны и бураны чаще руководили поступками людей, чем вся Российская власть вместе взятая. А по вечерам там работала дизельная электростанция и крутилась лента кинопередвижки.

Но это было в прошлом, а сейчас в этом богом забытом уголке острова жил один инспектор, которого мало интересовала материковская жизнь и который немало повидал на своем веку, а большего и не хотел видеть. Был он и не стар, и не молод, всего-то пятьдесят, но как сказал заезжий корреспондент – « В жизни не видал людей, по которым судьба так проехала трактором».

Заранее, еще по рации из поселка, этого инспектора попросили до половины дороги протоптать лыжню и ждать экспедицию, т.к. несколько дней назад здесь прошел снегопад и сантиметров на сорок прикрыл старый след. На этом участке тайги проходила полоса больших снегов.

Шли тяжело, не договариваясь подменяли впереди идущего, просто передний уступал лыжню. Множество отворотов и засыпанных снегом волоков подстерегало путников, к тому же в зимнее время никто из них этой дорогой не ходил. Лесничий летом здесь бывал, но летний пейзаж сменился на зимний и он  иногда просил ребят покурить, а сам, сбросив рюкзак, уходил в очередную просеку, чтобы минут через десять-пятнадцать вернуться и дальше вести группу по одному ему известному пути.

К середине дня поднялись на перевал, ярко светило холодное зимнее солнце. Лыжники устали, за очередным поротом свернули в угол расчищенной от деревьев площадки. Спрятались от ветра, запалили костер и наскоро попили чаю. Перевалило за три часа дня, нужно было спешить. В течении двух часов шли, за каждым поворотом ожидая увидеть знакомую приметную поляну, но все было неузнаваемо и только редкие, год назад вывешенные на наиболее запутанных поворотах аншлаги, показывали, что группа идет правильным путем.

Около четырёх часов, когда через дорогу пролегли длинные тени, вышли на долгожданную лыжню, проложенную инспектором Драгиным. Он выполнил просьбу и тем самым насколько было в его силах, облегчил дорогу идущим. Он не дождался группу, посидел на поваленном дереве, выкурил папироску и ушел вниз, более уплотняя лыжню следом.

Сбросили рюкзаки и присели на ту же валежину. Петрович, который в дорогу обул унты, оглядывая свою обутку, сказал:-

«Пять лет унты служат, расклеились, видимо срок пришел».

Запасной обувки для лыж в рюкзаках не нашлось, пришлось носки унтов связать веревкой и тронуться вниз по протоптанной лыжне. Слишком много сил было потрачено на двенадцать километров целика и потому шли очень медленно. Рюкзаки казались неподъемными, но шли по готовой лыжне и дойти было делом времени. Часто отдыхали поодиночке, присев на очередную валежину и махнув рукой идущим –

«Идите, я догоню».

Какое-то время сидели, расслабив плечи и после догоняли идущих. Лыжня шла долиной реки, здесь уже были часты оленьи натропы. Пару раз олени уже ломали сделанную два часа назад лыжню.

«Ни черта не бояться, знают что заповедник» - сказал Петрович.

Пришли уже ночью, светила полная луна, на лесных полянах ярко искрился снег и обступивший лес казался черным, стояла звенящая тишина, какая бывает только глубоко в тайге, далеко от жилья зимней лунной ночью. Сдержанно кляли дорогу и тяжелые рюкзаки, но это был только второй день дороги и все прекрасно это понимали.

Радушно встретил Геннадий Григорьевич:

«Как дошли, мужики?»

«Все ли в порядке?»

«Рассказывай, как ты тут?» - и начали нескончаемые разговоры, одичавшего в одиночестве еще не старого мужика.

Отогрелись в теплом доме, обсохли, подсушили обувку. От души напились горячего чая.

Лесник уже год постоянно жил здесь, в тридцати двух километрах от ближайшего поселка, на самом берегу моря. Когда в заливе вставал лед, продукты заносил с собой в рюкзаке, а что занесешь на плечах? Вот и сейчас у него не было ни сахара, ни хлеба, пек лепешки с содой, отмачивал засоленную летом горбушу и делал свою работу, не жаловался на жизненные трудности, о которых может распространяться изнеженный городской жизнью обыватель. Эти трудности для него просто не существовали или он их просто не замечал, или же не считал их достойным внимания.

Не было воды -  топил снег, прорвалась одежка – сам и чинил, кончился бензин для мотопилы – топором рубил доски от старых строений. За отсутствием бензина для электростанции жег свечки, свечки кончились – жег парафин. Он делал обыкновенную мужскую работу, надо было идти, он шел. Его не страшили ни приморские ливни, ни зимние бураны, если он не успевал куда-то за день дойти, ночевал в зимовье, которое было поблизости, не было с собой ружья – шел безоружным, попутно измеряя величину медвежьих следов. Эта была его жизнь и работа, и он ее исполнял, понимая, что большего в недавно организованном заповеднике требовать можно, но бесполезно. Изредка ходил на находящуюся в восемнадцати километрах метеостанцию, где  можно было узнать последние новости, творящиеся на материке, посмотреть телевизор, выпить стопку самогона, разжиться пачкой сахара или мешочком муки.

И приход этой группы он принял как праздник, постоянно суетился то на улице, то в доме, искал какой либо необходимый к случаю инструмент, железку, бегал за дровами, топил снег для воды, ремонтировал  какую-то амуницию, к случаю, под разговор, разглядывал на стене пришпиленные фотографии обнаженных красавиц, принесенных ему кем-то из гостей.

Всласть не наговорились, усталость свалила гостей. Геннадий Григорьевич, нацепил на нос очки и едва не обжигаясь пламенем нещадно чадящей коптилки, склонился читать принесенные гостями газеты, сказав, что будет топить печку.

И он всю ночь просидел, выгоняя лютую, застенную стужу, раскаленной до красноты чугунной плитой.

Дом в котором жил лесник был построен когда-то из сырого бруса с набитой на сырые стены штукатурной дранью и заштукатуренный цементной смесью. Дом высох, брус повис на штукатурке, поэтому, когда гасла печка, в комнате сразу становилось холодно. А подконопатить стены снаружи как-то руки не доходили.

Гости проснулись, когда за окнами наступал серый зимний рассвет, болели мышцы, к тому же печка прогорела и в комнате было прохладно. Хозяин спал сидя в наброшенном на плечи полушубке. Время подходило к  девяти.

Включили радиостанцию, поймали далекий отсюда клочок другого мира, сообщили, что дошли и на этом закончили радиосвязь. Решили день отдохнуть, сбросить усталость, помочь леснику по дому, привести в порядок амуницию, а заодно и уточнить, подошла ли к берегу рыба.

С утра сразу отремонтировали рюкзак Альберту, куском расплавленной веревки приклеили подошву к развалившемуся унту Петровича и отправились заготавливать дрова.

Рядом от дома находились старые развалины. Останки этого старого дома и разбирали на дрова, отрывали, оставшиеся от кровли доски, рубили их топором, складывали в штабель.

Нарубили дров, пообедали, что нашлось под рукой и выйдя на крыльцо перекурить, залюбовались.

Ярко светило солнце, в прозрачном воздухе красиво смотрелись окружающие поселок сопки, далеко в море черной точкой проплыл корабль, появившись как бы из воздуха над морем и в воздухе растворившийся.

Береговой припай уходил от берега метров на сто. Напротив устья речки, в метрах в шестидесяти продолбили несколько лунок и пытались поймать рыбу, но кроме двух маленьких невесть откуда взявшихся бычков, ничего не поймали. На метровой глубине каждый камешек имел свой цвет и оттенок, можно было до бесконечности любоваться на эти яркие донные украшения.

Спать легли рано, завтра предстояла дорога и проснулись еще затемно. Геннадий Григорьевич не спал всю ночь и с утра пытался помочь и советом и делом.

«Я, мужики, четыре дня назад ходил на метеостанцию, вдоль берега можно без лыж пройти» - уверенно заявил он.

Берег залива, заледеневшая галька, обнаженная от снега, вросшие в берег льдины и бруствер из заледеневшего от морских брызг снега был в тридцати метрах от дома. На том и порешили.

Лесничий приторочил лыжи на понягу, Альберт взял лыжи на плечо, Петрович, взвалив рюкзак на плечи, тянул лыжи на веревке и они визгливо скребли по гальке и острым кусочкам льда, выделяясь над шелестящими звуками прибойной волны. С каждым пройденным километром, снега по берегу было все меньше. Изредка над путниками пролетали птицы, тогда Альберт споро доставал монокулятор и смешно сощурившись, наблюдал. Определив вид, доставал дневник  и делал очередную запись.

Шли под крутым береговым откосом, местами над путниками нависали пухлые снежные шапки и им приходилось балансировать на самой кромке ледяного бордюра чтобы не соскользнуть в воду или не провалиться по пояс в снег.  Идти было холодно, встречный южак, отталкиваясь от береговых стен, все время дул в лицо. Багровое морозное солнце встало над морем, но только его розовый отсвет сверкал на заснеженных сопках, группа же шла в тени берега.

К середине дня вышли на отметку половины дневного пути, слева привольно раскинулось озеро, двухкилометровая снежная равнина сверкала и искрилась под лучами яркого солнца. Через озеро, метрах в пятистах от путников, спокойно, не чувствуя опасности, бежала лиса. Понаблюдали, записали, порадовались, что зверь безбоязненно здесь бегает даже днем. Пройдя еще с километр, остановились возле больших двадцатикубовых емкостей из под солярки, они здесь были оставлены с времен благополучной службы метеослужбы. И здесь увидели избушку, видимо ребята с метеостанции, пользуясь  бесконтрольностью, устроили крошечный домик на берегу и прямо из домика стреляли на приваде лису. Привадой была туша котика, которую тут же сбросили в воду. Задумались, оказывается, есть кого в заповеднике зверью бояться.

Зашли в избенку. Запас угля на пару суток для жестяной печушки, кроватная сетка, матрас, окровавленный кусок картона, на котором обдирали лису, вот и вся утварь избенки. Присели на сетку, перемыли кости метеослужбе, с Драгина лесничий пообещал шкуру спустить по выходу с маршрута. Он был вообще человек вспыльчивый и эмоциональный, взрывался сразу, но и остывал быстро. Особенно негодовал Альберт, он порывался сразу идти на метеостанцию и составить на нарушителя бумаги, но лесничий, как повидавший на своем веку браконьерской братии, разъяснил:

«Составишь акт? На что? Ты видел, чтобы они стреляли и обдирали лису? Нет. О чем будешь составлять акт? Они скажут что ничего не знают и это работа наших лесников, того же Драгина. И чем ты докажешь, что это не так? Нет у нас доказательств. А я, мужики, не хочу быть  посмешищем, пошли дальше. Браконьера нужно брать с поличным, и сегодняшний вариант здесь опоздал».

И группа пошла дальше. Через пару часов, когда шли вокруг скального мыса «Пята», идущий впереди Альберт заметил недельной давности следы и закрытый капкан. Капкан был насторожен на лису, но бестолково и было бы смешно, если бы в этот капкан попалась лиса, значит работал дилетант. Посмеялись, а через триста метров нашли еще один бестолковый капкан.

За мысом дорога стала легче, прекратилась  заторошенность берега. Узкая кромка ледяного припая ледяным бордюром тянулась вдоль уреза воды, а в пяти – семи метрах от воды снег был сдут с песчаного берега. Шли по мерзлому песку, лыжи несли. От высокого мыса берег спускался ниже и за шесть километров доходил почти до уровня моря у озера «Лодочное», которое двумя противоположными берегами образовывало перешеек мыса, уходящего в море.

Этот шестидесятикилометровый мыс отделял холодное Охотское море от хорошо прогреваемого летом мелководного залива. Снега на берегу почти совсем не было, точнее еще не было здесь большого снега, а малость выпавший сдуло ветрами в складки местности, в траву. А возле стоящего на всех ветрах зимовья снега и видно не было.

И хоть дорога не была тяжелой, но устали основательно. К тому же у Драгина поклажу пополнили жестяной печкой, брезентовой палаткой, топором и двуручной пилой. Этот груз нужно было нести еще день дальше на мыс.

Зимовье, куда пришли инспектора, стояло между озером и заливом в низинке. Когда-то здесь несли службу пограничники, их блиндаж, давно заброшенный. был выкопан поблизости, а этой осенью за два штормовых дня морем было съедено десять метров берега и блиндаж имел вид выложенной жердями ниши, если смотреть со стороны моря. Полблиндажа было съедено.

После войны, как и по всей России, здесь  был лагерь военнопленных. Неизвестно, чем они занимались в этих богом забытых местах, где практически не бывает безветренной погоды и только шестьдесят дней в году можно увидеть солнце, а триста дней в году дожди,  шторма и туманы, то со стороны Охотского моря, то со стороны залива. От лагеря еще остались столбы с колючей проволокой,  когда-то прокопанный, но засыпанный временем канал, соединяющий пресное озеро с соленым. Остался еще фундамент от большого дома, кирпичная труба, кирпичи с иероглифами, вот и все, что оставило здесь время. От войны еще осталась линия японских укреплений – это через три-пять километров, вдоль береговой кромки бетонные доты с крышей из пяти накатов бревен, спаянных цементом и еще старая заброшенная линия телефонных столбов, на которые предприимчивые ребята из заповедника наловчились вешать аншлаги и они были издалека видны на фоне неба, моря и низкорослой тундровой растительности. А столбы сохранились благодаря тому, что на верхнем срезе каждого столба  в своё время был прибит жестяной колпачок.

Избушку эту привезли сюда ребята с метеослужбы, они здесь ранее постоянно охотились на уток и делали запас на год и она стояла гостеприимно хлопая на ветру дверью. Тамбур был наполовину забит и напрессован снегом. Хорошо, что в углу из - под снега выглядывал черенок лопаты. Снег вычистили. Внутренняя дверь тоже была открытой, там тоже был снег.

Вечер еще не опустился на землю, а снежные работы были уже закончены. В избушке нашлись и дрова, как раз на одну топку и чугунную, вконец проржавевшую печку растопили. Раскидали по нарам рюкзаки, занялись заготовкой дров, благо, что волнами залива сюда приносило достаточно плавника.

Отдых в этом зимовье гостей не порадовал. Резко – холодный ветер пел за дверью свою монотонную песню и днем, и ночью. Через пару часов кто-нибудь да просыпался, растапливать прогоревшую печку, хорошо, что дров и растопки с вечера наготовили богато, зная, что придется еще ночевать здесь на обратном пути.

Наступил рассвет и опять кружка чаю на дорогу. Ветер к утру усилился, он дул по прежнему с юга ровный и сильный, и идти нужно встреч ветру.  Снега практически не было, голая земля, в местах где было хоть немного травы снег задержался и  был спрессован так, что по нему можно было идти не оставляя следов. Просохшие к утру унты Петровича рассыпались окончательно и вчерашняя клейка им не помогла, их сунули в рюкзак и пришлось Петровичу одеть войлочные ботинки, взятые для отдыха. Оставили в зимовье продуктов на обратный путь, замотались от встречного ветра кто во что и когда рассвело вышли из зимовья.

С первой сотни шагов стало понятно, что денек предстоит не из легких. Образованная снежная террасса вдоль берега, уплотненная ветром, метровой ступенью обрывалась в воду. Эта терраса была как громадная стиральная доска: три шага вверх, три шага вниз, это утомляло. Пытались идти подальше от берега, но снег, слежавшийся под ветром коркой поверх травы, еще более утомлял, приходилось дважды напрягать мышцы, один раз ступая на снег и второй раз продавив этот снег опираться на землю. Свернули опять на береговую кромку.

Берег был низкий, тундровый и ветер не встречал преград дул, продувая одежду насквозь. Группа растянулась. Замыкающим шел Петрович, на этом отрезке пути он смотрелся очень эффектно: в городской меховой шапчонке, в полупальто из искусственного меха, с поднятым воротником, в суконных ботинках, засунув руки в карманы, а сзади как послушная собачонка на веревочке повизгивали лыжи.

Несмотря на пронизывающий ветер было душно. Застегнешься – жарко, распахнешься – холодно, не хватало еще простуды. Отойдя километра три спрятались в снежную выбоину и закурили.

Эта стиральная доска тянулась километров шесть, до первых скал и все-таки часа за три ее сумели одолеть.

За первым скальным выступом,  метрах в пятидесяти от идущих вверх по склону, метнулась лиса. Ярко рыжая на фоне ослепительного снега, она что-то искала среди береговых выбросов. Здесь тундровый берег поднялся высоко и обрывался вниз к морю восьми-десяти метровой ступенькой. Этот высокий берег чрез каждые триста-четыреста метров выходил к морю скальным прижимом. Между этими прижимами были тихие бухточки. Ветер, упираясь в высокий берег здесь как бы стихал. В одной из таких бухточек устроили себе получасовой отдых. Было уже далеко за полдень. Собрали плавника для костра, умело разожгли на снегу, приготовили чай. Невысоко над сидящими пролетела птица, Альберт долго рассматривал ее, но так и не определив, вытащил дневник и сделал первую в этот день запись. Даже птицы зимой на этом мысе не держатся.

Когда подошли к очередному скальному прижиму, увидели, что снегу набило под козырек, что есть верная гарантия свалиться с этой стенки в морскую воду, а это чревато тем, что обувка, покаместь не будет простирана в пресной воде, практически греть не будет. Вернувшись метров на сто назад, двое пошли вверх, вырезая ножом ступеньки в снегу. Лесничий же решил взять стенку чисто по–русски, в лоб, нахрапом. Он медленно поднимался вверх, почти касаясь лицом снега, умело орудуя ножом и прикладом ружья. Поднявшись до половины этого обрыва, он кубарем скатился вниз, пробив тонкий лед ручья, стекающего с тундры в этом месте. Нога почти по колено ушла в воду, но он успел ее выдернуть и даже не промочил обувку, и уже по руслу этого ручья поднялся не спеша наверх, где и встретился с товарищами. Пошли тундрой, снегу здесь было сантиметров тридцать и с грехом пополам можно было идти на лыжах. Лыжи проваливались на всю глубину снега и за путниками тянулся глубокий след.

Солнце склонялось к горизонту, а идти еще было изрядно. Эта лыжная трасса  оказалась нелегкой. Опять двойная опора, вначале о наст, после, продавив его о землю под снегом. Через час солнце закатилось. Лесничий шел, прижимаясь к кромке обрыва, здесь казалось идти легче. Петрович и Альберт шли в метрах трехстах выше, они прокладывали свою лыжню и покаместь позволяла видимость, черными одинокими  силуэтами выделялись на фоне неба. А с наступлением темноты, небо с востока светлело. На это и был расчет, выходили под полнолуние, чтобы в  случае нужды занять ночного времени.

Когда лесничий впереди увидел холм, он принял его за очередной японский дот, засыпанный снегом. А когда подошел ближе, в сумрачном свете восходящей луны увидел полуразрушенную избенку, оставшуюся от пограничной службы. Ветер к вечеру несколько стих  и по прежнему ровно дул, а разгоряченному от ходьбы телу он был совершенно ни к чему. К тому же давила усталость. Лесничий разгреб снег возле стены, положил лыжу на снег, сел на нее и скорчившись, закурил. Он курил и ждал своих парней, всматриваясь в сумрачную темноту. Они отстали примерно на километр и минут через двадцать подошли. Оставалось идти не так уж и далеко и было делом времени. Ярко светила луна. Небо было чистым, безоблачным.

Пройдя еще пару километров, путники вышли на снежную равнину озера. Серебро снега слепило лунным отражением, а выше было черное небо и только шелест лыж да давящий на плечи рюкзак нарушали сказочность происходящего. Прошли через озеро на противоположный берег и еще метров на восемьсот от берега моря. Под скалой обросшей изуродованными ветром пихтами нашли затишье, нарубили целую кучу веток, уложили на снег, а сверху натянули палатку. Палатка оказалась без пола, к тому же дырявая. Дыры заштопали и поставили внутрь печку, потом около часа готовили дрова.

В этом месте снегу было не меньше метра и печку пришлось ставить на чурбаки и она раскаляясь поджигала свою опору, пришлось топить в полнакала. только для обогрева палатки, а чай грели на костре. Расстелили в палатке полиуритановый коврик, чтобы не застудиться, переобулись в сухое и уснули. Петрович устроился возле самой печки и ему было то жарко, то холодно, зато другие вначале спали, а после мерзли. 

Когда забрезжил рассвет, все были уже на ногах, обувка подсохла, ужин был плотный, после ночного холода согрелись и с шутками собрали походный скарб, палатку сворачивать не стали, просто вытащили из нее печку и оставили на пне, здесь же положили топор и пилу. В печку, от мышей подальше положили продуктов на обратную дорогу и когда еще день боролся с ночью, встали на лыжи.

Вышли на берег моря и опять лыжи поехали на лыжниках, опять песчаный берег, но здесь под ногами была и крупная галька, и опять ровный встречный ветер. Прошли с километр и оставили слева еще одно озеро, оно окруженное крутыми облесенными берегами соответствовало названию «Чан». И снова подошли к прижиму, море лизало скалистый обрыв и стену грота, через который нужно было пройти, если не хочешь подниматься наверх, делая петлю метров  на восемьсот. Лесничий первым ступил на блинчатый лед грота и тут же пожалел об этом. Лед был как губка, напитанный морской водой и махнул рукой –

«В обход, мужики, через верх».

Пришлось подниматься на высокий берег и оттуда-то открылся в утренних солнечных  лучах вид на только что пройденное озеро. Лесничий с Петровичем немного постояли, залюбовавшись красотой пейзажа и пошли по такой же ровной как вчера тундре и также ломали лыжами корку наста. Пройдя метров восемьсот увидели далеко внизу идущего по береговой кромке Альберта, который понадеялся на непромокаемость своей обувки и скоком с камня на камень одолел злополучный грот. Лыжники, не долго думая в первом же распадке скатились вниз к берегу, причем полпути прыгали. вторую половину летели кубарем, едва задевая снег, вперегонки с рюкзаками и лыжами. Догнали Альберта и пошли вместе.

Дело клонилось к обеду, идти было легко, груз не давил на плечи, привыкли, да и груз уменьшился. Вдалеке, там куда уходил мыс, на горизонте белели два круглых шара, там были люди и планировался ночлег. Из живности за полдня видели только пару чаек и несколько мелких птах, которые даже у Альберта не вызвали особого интереса. Снега на берегу почти не было, слева оставалась гора Чехова, неизвестно почему так названная. Следует заметить, что на острове крепко чтут память путешественника-писателя и многие пупыри, выделяющиеся над общей равниной, носят его имя. Проходя устье одного из многочисленных ручьев, остановились на обед, подкрепились и тронулись дальше.

До конца дня путникам встретилось пять белоплечих орланов, значит они зимовали здесь, это было уже интересно. Ближе к вечеру на устье одного из ручьев увидели след снегохода. Сбросили рюкзаки и покаместь лесничий пинал выброшенный волнами мяч, Петрович и Альберт, прошли по следу снегохода. След уперся в молодой ельник, где отыскалось несколько пней от срубленных елочек. Новый год праздновали недавно, видимо приезжали сюда за елками с метеостанции, находящейся на мысе. По карте до мыса оставалось километров десять, но солнце уже уходило за горизонт. Шли в сумерках, издали всякая кочка грязи на льду казалась лежащей нерпой. Когда подходили берегом ближе, убеждались в ошибке.

Как быстро темнел край неба с запада, так быстро светлел он с востока, вставала луна. Путники шли под прикрытием высокого берега, в тени и луну увидели, когда пришлось обходить снежные наносы и выходить на лед залива. Так в темноте прошли скалу дембелей, на этой отвесной каменной стене демобилизующиеся из гарнизона, находившегося поблизости, считали своим долгом оставить записи о своем пребывании здесь на острове. Надписи типа «Иванов В.К. Вологда 1987-1989» писались разными масляными красками, увековечивая память о тех, кто нес нелегкую солдатскую службу, где с трех сторон было студеное Охотское море, триста шестьдесят дней в году ветра и летние туманы сменялись холодными осенними тучами, лежащими на крышах солдатских казарм. Здесь на узкой полосе тундры, не сдерживаемый ничем, ветер уносил в море любые крупицы снега, выпадавшие на промерзлую землю. И здесь несли нелегкую вахту двадцать солдат вместо шестидесяти. Работали по двенадцать-шестнадцать часов в сутки и несли боевое дежурство.

Прошли оставленную автомобильную будку-прицеп и подошли к сторожевой вышке. Каждую секунду ожидали окрика «Стой, кто идет», но намерзшая за день служба, видимо не могла даже и предположить, что кто-то может прийти сюда в крещенские морозы. Здесь вообще держат в памяти появление каждого человека, т.к. это здесь крайне редкое явление.

Подойдя к казарме и на ходу перехватив выскочившего солдатика, узнали, что командира нет, а старшина в казарме. Зашли в тамбур, где несколько солдат курили, попросили доложить о себе.

Встретил молодой, бравый старшина, классический тип из старого кинофильма: в меру высок, в меру полон, лет тридцати, круглолиц, русоволос, с пшеничными пышными усами, типичный старшина- хохол. И обращение его с солдатами было ровное и строгое. Даже по молчаливому поведению солдат было видно, что перед вами ротный старшина. Зашли в кабинет командира, сели вокруг стола, заговорили о том, как прошли путь, старшина с интересом слушал, не часто же в жизни встретишь чудаков, которые в крещенские морозы идут взглянуть за горизонт.

Пришел командир, старший лейтенант, вместе с капитаном – замполитом, старым знакомый лесничего. Они встречались полтора года назад, когда лесничий выходил пешком с мыса, залетев туда вертолетом.

Тепло поздоровались, лесники предъявили командиру свои документы, так здесь заведено, все таки войсковая часть.

Поговорили о погоде, о новой присяге, текст который получили военные для принятия, вот здесь-то и сложился политический анекдот, над которым лесники долго смеялись.

Офицеры уже принимали присягу на верность Союзу, а сейчас прислали новую на верность России. Офицеры по национальности украинцы. А Украина тоже свою присягу готовит. Как им быть? Но интересней положение у солдат. Они в большинстве своем узбеки.

Так какую присягу принимать гарнизону? Российскую, Украинскую, среднеазиатскую с национальным акцентом или остаться верными прежней присяге? А Союза то больше нет и какому богу служить на этой, всеми забытой точке? И какую национальность считать оккупантами или военнопленными?

 «Будите жить в казарме, поставим на солдатское довольствие» - сказал командир. За оказанную любезность лесники тут же предложили командиру пару литровых банок красной икры.

«Отдайте старшине, у него ребятишки» - заявил он. Пожелание командира выполнили с радостью. Лесники считали, что красная рыба в этих краях везде подходит к берегу, но ошиблись. Оказалось, здесь на протяжении сорока километров побережья рыбы не увидишь, т.к. косяки проходят на нерест за грядой рифов в двух километрах от берега и к берегу не подходят.

В казарме дело к отбою. Старшина привел гостей, указал койки, пожелал хорошего отдыха и ушел по своим старшинским делам.

Для лесников это был конечно выход, не будешь же палить костер и варить себе кашу рядом с солдатской казармой, да и своего помещения на мысе у них не было. За окнами казармы гудел ветер, от них тянуло стужей. Сбросив верхнюю одежду лесники забрались под тонкие солдатские одеяла. Рядом солдаты уже спали, укрывшись поверх одеял шинелями, этим ребятам предстояла ночная вахта. Из-за холода пришлось тоже поверх одеял набросить свои полевые одежки.

Перед тем как уснуть, краем глаза успели увидеть вечернее построение. В строю стояло восемь солдатиков. Лесников поразило, что в таком сложном хозяйстве так мало солдат. Разгадка оказалась проста. Сказывается, что из-за хилости молодого поколения везде по гарнизонам недобор солдат, а здесь каждый служит за троих.

Пробуждение было в 6-00 как и во всякой казарме. По команде «Подъем» лесники проснулись и заснули вновь. Встали к восьми часам, столовая была здесь же в конце коридора. Поели каши, запили чаем и вернувшись сели на свои койки в раздумье.

Рассвет только наступал. За окнами по-прежнему завывал ветер. Решили подождать дня и поступать по погодным условиям. А покаместь решили обсудить планы. Парнишка с внешностью кавказца подошел к гостям и слово за слово они разговорились. Он пришел с дежурства, ночь дежурил в котельной, обеспечивал тепло маленькому городку. Лесникам было интересно знать, как солдаты переносят службу на этой богом забытой точке, а ему просто хотелось поговорить с новыми людьми. К тому же Альберт сам недавно служил, они были почти ровесниками. Парень пожаловался  на плохой здешний уголь, очень высокая зольность, почти половина земли. Поговорили о дисциплине в гарнизоне.

В это время на Кавказе вовсю гуляла националистическая заварушка и в связи с этим новый знакомый, его звали Мара, на русский манер Миша, попытался улететь в родные Кавказские горы. Ему прислали письмо, где сообщали о  болезни матери, и с печатью лечащего врача. Командир сразу смекнул, что назад в часть Мара уже не вернется и не отпустил хитрого солдатика. В отместку за это, Мара сел за баранку автомобиля и три часа гонял автомобиль по береговому припаю, протянувшегося вдоль берега на два десятка километров и на три километра в море.

За это выступление получил Мара десять суток гаупвахты, но так как помещение для этой цели на точке отсутствовало, а отправить наказуемого в полк, почти означало не дождаться его назад, и командир распорядился отправить Мару в котельную на десять дней кочегаром. Получилась очередная дурь. Если Мара раньше ходил в котельную на дежурство, то десять суток ему пришлось ходить туда на гаупвахту. Рассказал  Мара еще несколько ляпсусных историй из жизни маленького гарнизона.

За разговорами и день наступил, стих ветер, за окошком взошло тусклое солнце. Лесники взяли с собой самый легкий рюкзак, бросили туда, на всякий случай, пару банок консервов, кусок хлеба, чаю, сахару.

Лесничий нашел у себя в рюкзаке мотки лески, крючки рыболовные, этот инвентарь ему заказывали полтора года назад офицеры этой точки. Снасти отдали старшине и это было принято с радостью, оказалось очень кстати, к берегу должна была вот- вот подойти  навага.

Решили идти на метеостанцию, хотя Петрович и сказал, что у него болит нога, видимо ударился где-то об камень. Идти было около двенадцати километров и к вечеру рассчитывали вернуться. Нужно было познакомиться с тамошними работниками, напомнить, что эта территория заповедника со всеми вытекающими последствиями и запретами. Вышли, когда солнце поднялось достаточно высоко. Сразу за гарнизоном увидели четыре куртины кедрового стланика, плотно забитого снегом, больше снегу держаться было не за что, его весь сдувало ветром в море. Здесь ширина мыса была около километра, там море, здесь залив. В дымке, куда они шли, ровным столом над тундрой возвышалось плоскогорье, которым оканчивался мыс, резко обрываясь в море. Шли по автомобильной дороге, соединяющей точку гидромета и войсковую часть. С вечера командир предлагал воспользоваться автомашиной, но лесники отказались, сославшись на тот факт, что с земли видеть и наблюдать лучше, чем с кузова автомобиля. Шли ровной, как стол, тундрой, взгляду не за что было зацепиться. Справа до горизонта тянулась ледяная пустыня залива, ярко взблескивая под лучами солнца. Слева в дымке тумана пряталось море. Оно маслянисто блестело зеркальной поверхностью и даже волн  в этот час не было, и уже через двести метров туман скрывал водное зеркало. Или туман растворялся в море, или море в тумане. Последним маяком недалеко от берега замер в воде красный поплавок, сорванный с какой-то рыбацкой сети и принесенный сюда волей волн.

Дорога ушла левее и прижалась к берегу, воды залива справа заслонило плоскогорье. Крошечный поселок из полдесятка домиков прижался под обрывом.

Встретили, как обычно, собаки, облаяли, дружно виляя хвостами. За ними появились хлопочащие по хозяйству обитатели, оказалось, что и здесь у лесничего свои знакомые. Это была женщина лет сорока, аккуратненькая, доброжелательная. Три года назад, Людмила Васильевна, так звали встречающую, жила на другой точке, которую лесники оставили далеко позади.

Два года назад, когда лесники своими первыми маршрутами знакомились с территорией заповедника, Людмила Васильевна с мужем уезжали с той точки. Там из двенадцати семей оставалось три – сокращали штаты. Там же возле домика стояла и пирамидка на могиле, ими похороненного кота. Уезжая они просили, вышедших к ним лесников, взять под охрану этот домик, о чем разворотливым лесничим и был составлен акт о передачи. Когда этот акт был показан остающемуся на точке начальнику Владимиру Ивановичу, тот был весьма огорчен, но куда денешься, смирился и тем не менее, когда через три  месяца лесники оказались возле этого зимовья, пирамидка была уже изрублена топором. С такими интересными людьми, которым могла помешать даже могилка кота, ранее работала Людмила Васильевна. Здесь же она жила около полутора лет и за это время изучила окрестности, нашла плантации ягодников, о которых никто из живущих на этой точке не знал, выращивала корейскую капусту и даже снимала два урожая.

За обедом, которым Людмила угостила лесников, собралось все население поселка, четыре человека. Остальные жители, в том числе и ее муж, выехали в отпуск на материк. За разговором выяснилось, что даже гидромет сейчас бедует, сахар крайне ограничен, масло тоже, других продуктов тоже поставляют без излишков. Если ранее они могли щедро угостить  путников и набить им рюкзак продуктов на дорогу, то сейчас это осталось в прошлом, перестройка. И на точках вынуждены заводить свиней, коз, кроликов и другую живность.

За  дружелюбным разговором быстро пролетело время, нужно было идти, ночлег предложен не был, не те семейные ситуации. Смотритель здешнего маяка, Дима, захотел показать свое хозяйство. По крутой деревянной лестнице поднялись метров на пятнадцать наверх на плато. Из лесников здесь еще никто не был. Из земли торчали какие-то железные прутья, пара бетонных фундаментов, все это осталось еще с  времен владения островом японцами. Плато, площадью около двадцати гектаров, скальными выходами обрывалось в море.

Посредине плато стоял двенадцатиметровый маяк. Рядом была бетонная площадка. Поднявшись наверх, лесники оказались также на бетонированной площадке, ограниченной веревками, они оказались на краю обрыва, а метрах в тридцати от них из моря поднимались две скалы, сплошь испачканные птичьим пометом. Это была местная достопримечательность, на этих скалах сидели бакланы. Большие и черные они, привыкшие к тому что их не тревожат, не реагировали на появление людей на кромке обрыва. Скальный обрыв тянулся дальше метров на двести пятьдесят, имея массу уступов, выемок, пещер.

Это был самый крупный на острове птичий базар. Над одной из пещер, в землю у кромки обрыва был вбит лом и за него завязан крепкий капроновый трос. По этому тросу любители экзотики спускались в пещеру разжиться гагарьими яйцами, но так как у каждой живущей здесь семьи были куры, то гагар здесь беспокоили редко, а гостей здесь практически не было.

Прошли кромкой обрыва и остановились. Вдалеке на горизонте из моря поднимался остров, там были лежбища котиков. Там постоянно  в летнее время жили группы научных сотрудников наших и заграничных институтов. И даже питьевую воду на этот остров возили в бочках. Количество людей ограничено, четырнадцать человек, одни выезжают, другие заезжают. Шуметь запрещено, стрельба категорически. Напуганные шумом котики, покидая берег давят друг друга, много гибнет молодняка. Течением и ветрами  погибших котиков выносит к большому острову и на побережье мыса лесники однажды насчитали на пяти километрах десять трупов естественного отпада, малышей, размером с небольшую собаку.

Обходя плато вдоль кромки обрыва лесники обнаружили скрадок на лису. Это была территория заповедника и здесь охота была запрещена. Сопровождающему Диме сказали, что скрадок необходимо немедленно разобрать, иначе сожжем, а доски здесь были в цене, их завозили вертолетом. Плавник сюда морем не выносило, топливо, уголь завозили кораблем, лес в тридцати километрах и тот заповедный, зато невдалеке находилось месторождение наждачного камня, которое, правда, никого не интересовало, да еще возле войсковой части находилось кладбище металлических бочек, гектарах на пяти, где бочки ржавели и превращались в труху. Это кладбище там с 1957 года, года освоения территории.

Закончили знакомство с плоскогорьем и уходящей вдаль мыса гривой, пошли назад к гарнизону, потом свалились на берег моря и шли береговой кромкой. Через километр пути обнаружили торчащий из песка киль деревянного корабля с баллером руля, следы былой трагедии, а может и нет, об этом знало только время. Видимо его сюда принесло волнами и замыло песком. Более ничего интересного встречено не было, только уже почти в сумерках над головами лесников на восток в открытое море пролетела шестерка бакланов. Где они там ночуют? И опять с севера подул ветер, без порывов, ровный, набирающий силу. Лесники шли навстречу этому ветру. Солнце уже зашло за горизонт. Сумрак висел над тундрой, а с востока небо светлело и этого света для путников было достаточно.

С восходом луны дошли до казармы, поужинали в солдатской столовой, наметили работы назавтра и под вой ветра за окном казармы пораньше легли спать, за день намерзлись основательно. Назавтра решили отдохнуть, чтобы в обратный путь идти отдохнувшими. Они были в дороге шесть дней.

Назавтра лесники ели, спали, чинили амуницию, пили бражку с приобретенными друзьями и мало говорили о работе. Было двадцать второе января, за окном казармы стояли крещенские морозы. Кстати, морозов здесь не бывает вообще, примерно пятнадцать-восемнадцать градусов мороза, плюс проникающий всюду влажный ветер, вот и достаточно для того, чтобы почувствовать на себе прелести островной зимы.

А вечером их ждал сюрприз. В связи с учениями, военные предлагали подождать вертолета, который будет на точке завтра-послезавтра. Лесники обсудили это сообщение перед сном и вроде бы решили обождать, но уже с рассветом были в дороге. Петрович забыл про больную ногу и шел этаким пижоном в ботиночках. В рюкзаках было только самое необходимое, топор, котелок, продуктов на обед. Шли рядом, разговаривая о прелестях службы на этой точке, вспоминали свои армейские годы, разговаривали об особенностях работы метеослужбы. Говорили о многом и не о чем. Вспомнили жалобы офицеров на собственное бессилие. Через три месяца проживания ихние жены становились очень требовательными и их приходилось отправлять на материк, так как не в пример им офицеры к этому делу остывали, видимо виноват был бром, которого в избытке в морских водорослях.

Через несколько километров Альберт заявил, что натер ногу, этого еще не хватало. Присели, перебинтовали ногу, перемотали портянки и тронулись дальше. Было замечено, что на расстоянии семи километров от гарнизона не было встречено ни одного следа лисы. Видимо зверью здесь было кого опасаться.

Над морем в сторону гарнизона пролетел вертолет и через полчаса прошел обратным курсом.

Путники шли своим следом и проходя мимо того места где прошлый раз наблюдали след «Бурана», уходящий в лес за елками, поймали мышь, перебегающую по снегу. Альберт посадил ее в рукавицу и этот крошечный зверек проявил завидную активность, умудрившись из рукавицы по рукаву забраться своему покровителю за пазуху. Лесники от души насмеялись, наблюдая прыжки и выкрутасы Альберта, когда он под рубашкой ловил зверя, пришлось этого непоседу посадить на ту же кочку, откуда его взяли.

Обедали там же где и прошлый раз, укрывшись от ветра под крутым берегом. Ветер сменился и дул навстречу путникам, идти было холодно, дорога знакомая и неинтересная. Живности не наблюдалось, хотя берег был покрыт лесом, а может просто все живое попряталось от холода, все таки крещенье.

Уже вечером подошли к своей палатке, установили печку, отогрелись, разогрели оставшуюся прошлый раз кашу, поели и занялись Альбертовой болячкой. Мозоль все таки лопнула, не помог и бинт, а дорога предстояла еще длинная. Болячку  замазали мазью, которая нашлась в бездонной поняге лесничего.

Ночью опять печку топил Петрович, на ночь устроившись возле печки. Было то жарко, то холодно. И хотя за ночь просыпались по несколько раз, на ногах были еще до рассвета. Покаместь готовили завтрак, наступил день. Свернули в тюк палатку, подтянули через сук на дерево. Здесь же под деревом на пне оставили жестяную печушку, топор и двуручную пилу, в печку вложили кастрюлю и пару чашек принесенных с собой.

Немного отойдя, оглянулись на место, что дало приют и ушли на север, туда где их ждало зимовье, хотя и не очень надежное, но с печкой и нарами, и в нем надеялись хорошо отдохнуть. Чтобы не было скучно, пошли в двух километрах от старого следа, надеясь осмотреть еще одно зеро, на котором из лесников еще никто не был. Ребята с гидромета говорили, что озеро  очень красивое и богато птицей на перелете. Стояла зима, но хотелось осмотреть берега и спланировать место для базового летнего лагеря. Снега здесь было несколько больше чем на берегу.

Прошли километра три и уже на берегу озера увидели два еще свежих оленьих следа, долго высматривали оленей на ровной тундре и не увидели. Осмотрели западный берег, наметили место под палатку наблюдателя и отошли от озера. Шли  по возвышающейся гриве и идущий впереди лесничий метрах в ста впереди увидел огромную выдру. Горбато подпрыгивая, она не спеша следовала поперёк хода лыжников и даже не замечала их. Лесничий остановился и услышал сзади крик Петровича: «Стреляй!, Стреляй!». Что то кричал и Альберт и махал руками. Это был очередной розыгрыш Альберта.

Дело в том, что Альберт с присущей ему юношеской прямотой и максимализмом всюду где это было возможно, занимался пропагандой охраны природы, по крайней мере всем лесникам он надоел своей пропагандой основательно и над ним постоянно смеялись, то вот как сейчас то покруче.

Как-то весной будучи с лесниками на озере он преизрядно надоел тем, что мешал охотиться на уток. Лесники по рации договорились с парнями, оставшимися на кордоне и вот, выйдя на очередной сеанс связи парни с кордона заявили что завтра уходят за утками на озеро в самый центр заповедника. Альберт, который сидел здесь же, мигом намотал на ус эту информацию и хотя работы у него здесь было ещё на неделю, после связи мигом собрался и ушёл на кордон за двадцать пять километров, отговаривать их от этого мероприятия, что и требовалось остающимся здесь. Избавившись таким образом от Альберта, парни хорошо поохотились, а соседи встретили Альберта хохотом. И с тех пор над Альбертом постоянно подшучивали, правда, это его не особо угнетало, он был компанейским парнем и умел смеяться над своими поступками, а в кругу полевиков это высоко ценится.

Из дальнейшей  дороги запомнился только пронизывающий до костей встречный ветер. Тяжесть пути чувствовалась каждым пройденным километром. Трое в пути растянулись и шли поодиночке и когда до зимовья дошёл третий, первый уже сидел возле жарко горевшей печки и пил обжигающе – горячий чай.

В этом зимовье отогрелись за последние пять дней похода, в дороге холодно, в казарме стабильная холодина, потому что она стояла посреди голой тундры на всех ветрах. Зимовье тоже продувалось ветрами и в стенах гуляли крысы, которые за годы, что зимовье стояло здесь, основательно очистили от опилок стены, прогрызая дыры в досках и разбрасывая опилки через эти дыры по всему зимовью. Возле горящей печки было жарко, на нарах же достаточно прохладно и отогревшись возле печки, ложились на прохладные нары, дремали или лениво перебрасывались словами. Так прошла ночь, кто-то вставал растапливать прогоревшую печушку, потом ложился на нары и засыпал. Через некоторое время опять кто-то просыпался и так до рассвета.

С рассветом в дорогу. Продукты съедены, рюкзак почти пустой и опять прохватывающий до костей встречный ветер, знакомые картины побережья и знакомая дорога домой. Так же как и вчера растянулись в движении, привязанные к рюкзакам лыжи парусили. Шли, скользя по льду, иногда падали, иногда проваливались по колено в снег, соскользнув с ледяной гривы по которой шли, пару раз останавливались на перекуры, передний поджидал отставших и снова разбитыми на льду и гальке обувками, не приспособленными  для пеших переходов, отмеряли остающиеся до ночлега километры.

К ночи пришли в поселок к ожидавшему Драгину, к жарко горевшей печке и долго оттаивали. Основательно отогревшись, перекусив и напившись пресного из снежной воды чаю, разомлевшие в тепле, кто как мог улеглись на койки и лениво отвечали Драгину на вопросы об особенностях маршрута.

Гудела на сопках тайга, по приметам назавтра ожидался шторм.

Решили вопрос завтрашнего выхода и уснули. Петрович оставался на пару дней подлечить вновь разболевшуюся ногу.

Наутро лесничий, не желая рисковать, проходя под скальными берегами, решил идти дорогой, которой шли сюда, то есть через тайгу с одним ночлегом в зимовье. Альберт настаивал идти более коротким путём берегом моря, не взирая на разыгравшийся шторм. Путь был рискованным ещё из-за высокой воды в первой половине дня. Выходя берегом моря, Альберт выходил прямо в поселок где проживал уже к ночи и если бы лесничий шёл с ним, то ему потребовалось бы еще добираться до другого поселка еще шестнадцать километров. Решили что дорога знакома, риску особого нет, пойдут поодиночке.

Море гудело штормовыми валами при большой воде и лесничий с рассветом встал на лыжи и ушел в тайгу старой лыжнёй. Несколько позднее ушел Альберт, прошел под скалами не замочив ноги и только слегка простуженный вечером пришел в поселок. Впоследствии его легкая простуда, приобретённая в этом походе, по рассказам его товарищей, для  большого придания героики этого похода, обрисовывалась как почти предсмертное состояние геройского мужика свершившего подвиг.

А лесничий, не проявляя особой прыти, по своей полузанесённой лыжне шёл по лесу, любовался зимней тайгой. Ярко светило солнце и мороз чувствовался гораздо меньше чем на побережье, под кронами в лесу всегда теплее.  В одном месте, обходя валежину он упал, больно наткнувшись боком на торчащий из-под снега сук. Долго лежал, скорчившись от острой боли. Затем медленно поднялся и пошёл далее. Через некоторое время боль прошла, да и солнце затянулось дымкой и не светило столь ярко, как в первой половине дня. Вскипятил чай возле какой-то валежины и к темноте дошёл до зимовья.

Первым делом затопил печку, натопил воды, устроил себе баню и к середине ночи он уже спокойно спал, укрывшись двумя одеялами, под тихое потрескивание печушки.

Его отдых был сном сделавшего большую работу, здорового, никуда не спешащего человека. Утро для него наступило поздно, около десяти часов, да и торопиться было некуда. Оставшиеся тридцать два километра не были в тягость, рюкзак был пуст, в лесу потеплело, небо было затянуто хмарью и когда через час он покинул зимовье, с неба падали первые редкие снежинки.

Маленькие приятности

Перевалило за середину дня, когда мы с инспектором Сашкой решили устроить себе отдых от повседневных забот на кордоне.

Ветер стих, затихло и море, небо затянуло какой-то серой мутью, через которую даже и невозможно было определить, в какой стороне солнце. Но главное – море было спокойным. Золотая пора для удильщиков. И мы не удержались. Мотора не было. Лодка «Прогресс» конечно, тяжеловата для весел, но какой-то километр и на веслах пройти можно, «Охота пуще неволи».

Вышли в море на траверс кордона, зацепили лодку за буй на краболовке, нацепили на крючки наживку и забросили донки. Закурили и стали ждать.

Камбала почему-то не клевала. Дней десять назад на этом месте получалось и по две камбалешки вытаскивать, а сегодня невезуха. За полчаса ни единой поклевки, даже нерпа куда-то отошла. В тот раз в десяти метрах от лодки выныривали, таращили свои черные глазенки на пришельцев, а сегодня и их не видать. Одна только в ста метрах появлялась и та куда-то исчезла.

Сидели и лениво переговаривались, выкурили и по одной, и по второй, и по третьей папиросе и только после этого пару раз клюнуло. Настроение резко подпрыгнуло. Сашка вытащил пару рыбин, а я сидел на передней банке в ожидании поклевки, сконцентрировав все свои ощущения в правой руке, державшей спиннинг.

Взгляд лениво шарил по воде в поисках нерпы. Тихо было над морем.

Совершенно неожиданно, Метрах в двухстах от лодки, из моря появился какой-то круглый предмет, серого цвета, увеличился, сверху возник какой-то штырь, затем все это погрузилось.

Я повернулся к Сашке спросить, что это такое и не успел.

«Касатка» - прохрипел Сашка. «Бежим, режь якорь».

Соображение дошло позднее, от буя отстегнулись за пару секунд.  За те же секунды вымотали по тридцать метров лески. Вставили весла и Сашка, сидящий на весельной банке, усиленно заработал веслами. Я сидел на корме и от поверхности моря не отрывал взгляда.

От поплавка отгребли метров пятьдесят, когда возле него прошел кипящий бурун.

«Вовремя же мы успели сняться, осталось до берега добежать» проговорил Сашка, налегли на весла.

Попробовали грести вдвоем, не получается. Весла нещадно скрипели. Казалось, что этот скрежет железа об железо разрывает тишину на всю бухту. А уж для касатки с ее слухом это гром средь ясного неба. Неприятное ощущение беспомощности. Взгляд шарит по морю, в любое мгновенье ожидая увидеть жуткие признаки присутствия возле лодки большого непредсказуемого хищника. Метрах в двадцати за кормой  вдруг вынырнула нерпа.

«Кыш, тварь» - закричал Сашка. «Внимание привлекает».

Вначале послышался невнятный шум, потом в километре  от лодки на камнях, где в малую воду обычно нежились нерпы, зашумела вода. Волны при полном штиле, казалось, что кто-то гигантской мешалкой взболтал воду возле камней.

Мы перевели дух, значит касатка отошла к камням. До берега оставалось метров триста. Посмотрели за борт, глубина метра два, водоросли.

«Может перекурим?»

«Нет, жить хочется».

Сашка продолжал усиленно грести. Когда лодка ткнулась в берег с облегчением вздохнули.

«А касатка-то шла прямо на нас» - проговорил Сашка, скукожеными от весел пальцами доставая сигарету и прикуривая. С глубоким выдохом в сторону моря выпустил дым и его загорелое лицо вдруг покрылось каплями пота.

Через день касатка опять заходила в бухту. И даже с берега наблюдая длинный, выходящий из воды корпус, полутораметровый черного цвета плавник, я чувствовал себя неуютно. И если такой красавец захочет поиграть с лодкой, рыбакам не позавидуешь.

*  *  *

Мы возвращались на кордон берегом моря. Погода стояла прекрасная. На море полный штиль, яркое солнце, легкий ветерок где-то над головой. Мы шли под скалами, под ногами мелкий галечник, пятиметровой полосой тянущийся между урезом воды и каменной стеной высотой метров под сорок. Уже подходили к кордону, он был виден метрах в семистах.

Огибая последние упавшие сверху камни, перед выходом на узкий песчаный пляж, остановились, присели.  Вымотались на камнях.

Метрах в шестидесяти от берега в воде замер поплавок, сорванный с какой-то сети. Я достал из кармана десяток патронов и сухие щелчки выстрелов  малокалиберной винтовки разнеслись над водой. Хорошо стреляла винтовка. Обсудив ее достоинства поднялись и тронулись дальше.

Отойдя буквально двадцать шагов я остановился, достал папиросу, отвернулся от ветра,  чиркнул зажигалкой и замер – в четырех метрах от меня и в метре от наших следов на песке сидела лиса и самозабвенно блошила. Встретившись со мной взглядом она продолжала свое занятие. Я ошарашено смотрел на нее.

«Откуда она? Почему не испугалась выстрелов, почему не убежала от нас?»

А лиса тем временем, окончив свое занятие, поднялась и ленивой трусцой пошла мимо нас, буквально в двух метрах.

«Наша она» -увидев лису, сказал Сашка на мой недоумевающий взгляд.

А лиса, видимо, переживала не лучшие времена. С отвислым брюхом, клочковатой шерстью, с облезшим наполовину хвостом, она представляла жалкое зрелище.

«Или больная, или ребятишек кормит» - решили мы.

Даже ленивой трусцой лиса обгоняла нас. Уйдя метров пятнадцать вперед, она садилась, дожидалась нас и когда мы подходили метров на пять, шла дальше и опять нас поджидала.

Метрах в ста от кордона лиса нырнула в высокую прибрежную траву и исчезла из глаз. А Сашка рассказал, что она регулярно посещает кордон в поисках отбросов и рыбы, а однажды, когда его сынишка подал лисе рыбу, она лизнула его в щеку и рыбу взяла.

В первый же вечер на спиннинг мне попалась шестикилограммовая кунжа и закрутившись в делах я ее оставил на столе, на улице. Утром к моему удивлению рыбы на столе не оказалось. Как ее лиса унесла, непонятно, на внешний вид она весила не больше рыбины. В последующие вечера я ловил рыбу и разбрасывал по берегу, наутро рыба исчезала, но когда я однажды оставил рыбу в мешке, лиса мешок не тронула.

Щенок, живущий на кордоне, на ночь запирался в вольер и лиса под вопли этой собачонки ночами смело гуляла вокруг кордона.

Я был удивлен, что такой осторожный зверь и не боится людей, но вспомнил, что в прошлом году, когда мы строили зимовье, жили в палатке. С нами была кошка, не оставлять же ее одну на кордоне, рыжего цвета и к нам по утрам к палатке приходил небольшой лисенок. Парни несколько раз видели как они вместе играли и бегали друг за другом.

Вот попробуй уложить в схему поведение зверя.

*   *   *  

Я не спеша шел берегом моря. Прекрасная для начала ноября погода. Яркое, по летнему солнце, тепло, легкий ветерок, последние всплески уходящей осени.

Рюкзак мне не был в тягость. Легкий свитер и энцифалитка, вот и вся моя одежка. Я легко отмерял километры по песку, галечнику, каменным осыпям. Уже были пройдены каменные прижимы и я выходил в крошечную бухту, берег которой был наполовину усыпан упавшими сверху камнями, скалы здесь кончались, переходя в песчаный, поросший травой берег. Проходя такие осыпи, ухо нужно держать востро, не долго и оступиться на неустойчивом камне или поскользнуться. Пройдя эту последнюю осыпь и выйдя на мелкий, приглаженный волнами песок, я о чем-то задумался, еще по энерции глядя под ноги. Тихо шелестела волна, слабое колебание теплого от разогретых камней воздуха, мир и покой, ни единого громкого звука не нарушало этой благодати, даже мои шаги по песку не выделялись за шелестом волн.

И вдруг я замер, в двух метрах от меня на сухом песочке лежал огромный лисовин ярко рыжего цвета с маленьким белым галстуком на груди. На рыжевато-сером песке он выделялся огненным пятном. Мордой ко мне, аккуратно вытянутые передние лапы. Видимо он пригрелся и заснул, а за шелестом моря моих шагов не слышал. Его прищуренные глаза приоткрылись, одно правое ухо как локатор настроилось дальше вдоль берега, дескать тебя-то вижу, а кто с другой стороны подойдет?

Минуту мы молча рассматривали друг друга. Фотоаппарат находился в рюкзаке. А он, видя, что я не двигаюсь, опять защурил глаза. Я заговорил, мой спокойный голос не вывел его из равновесия, никакой реакции. Я всерьез подумал, что лисовин болен и сделал шаг в его сторону. Он тут же встал на лапы и смотрел на меня уже с опаской. Между нами было полтора метра, своим ружьем я уже мог до него дотянуться.

Я затопал и замахал руками, лисовин, не выказывая особой прыти отошел от меня метров на восемь и оказался на береговом косогоре. Я выстрелил из ружья вверх, такого красавца надо было сберечь для породы. Может он просто не видел людей? А если попадется кому либо на глаза из браконьерской братии? Посещают и они иногда заповедник. И не дело, что лиса не боится людей. Выстрел не произвел желаемого  эффекта. Пыж с ружейного заряда упал в траву в полуметре от его носа. Гром выстрела его не напугал и он, продолжая за мной наблюдать, два раза внимательно обнюхал пыж. По-видимому ничего интересного.

«Не боится человека и все тут».

«Как внушить ему страх?».

Осматриваясь, чуть в сторонке от него, метрах в трех замечаю в траве стеклянный сетевой наплав. Думаю что этого достаточно. Прицелился из ружья и выстрелил. Грохот выстрела, брызги стекла напугали его. Лисовин в прыжке исчез в траве.

Забросив за спину ружье я пошел дальше и отойдя метров шестьдесят обернулся.

На фоне темно-зеленого мелкого пихтача из пожухлой травы ярким пятном вырисовывалась рыжая морда с белым галстуком.

«Ну что с ним будешь делать?».

*  *  *  

Конец июня, на острове в это время уже лето. Прибрежные луговины покрываются высоким в пояс человека разнотравьем. Рыба уже возле берега, но в устья речек еще не зашла. Все медвежье население в это время выходит к морю, пасется на прибрежных лугах и в ожидании случайной удачи в ночное время спускается на прибойную полосу, в изобилии оставляя на песке отпечатки своих босых лап. Погода балует безоблачным небом, теплом, солнцем.

Только сегодня в природе чувствовалась какая-то тяжесть. Вдалеке над морем ходили какие-то грозовые облака, иногда там погромыхивало.

Шли тяжело, хоть и с пустыми рюкзаками, но то ли сыпучий песок мешал быстро идти, то ли давление атмосферное  баловалось. В общем-то пустяк – пятнадцать километров в одну сторону и к вечеру планировали вернуться назад.

От кордона уже отошли километров восемь. Береговая кромка извилистой полосой, между водой и зарослями травы была захламлена морскими выбросами: пустыми банками и бутылками, какими-то пакетами и другим хламом чем разнообразила в общем-то привычную картину. Медвежьих следов встречалось предостаточно. Мы шли лениво перебрасываясь фразами о погоде, наблюдениях и ни о чем.

Совершенно неожиданно, впереди идущий Сашка, остановился. Выглядывая из-за его плеча, я увидел в метрах ста двадцати какую-то черную кочку с ушами. Вот она и ожидаемая встреча! Переглянулись с Сашкой и взяли в руки оружие. У него была испытанная вертикалка двенадцатого калибра, у меня же легкая тозовка, малопулька. В общем-то оружие в это время ни к чему, медведь травку кушает, сытый, на людей не набрасывается и ружья-то берем с собой скорее по привычке. Но все таки бывают же и неожиданности.

Медведь спокойно лежал на песке. Не можем же мы ждать когда он уйдет. Мы зарядили стволы и медленно пошли вперед. Мишка лежал не двигаясь, головой к нам. Шагов через десять я вышел у Сашки из-за спины и на полтора метра сместился влево. Численный перевес медведь переносит болезненно, пусть он видит что нас двое и мишка запаниковал.

Медведь резко поднялся на лапы, замер и… снова лег и голову отвернул. Что дескать такое? Был один, а стало двое. Мы прошли еще десяток шагов и до мишки дошло, что мы приближаемся. Он опять встал, насторожился и на таком расстоянии мы его хорошо рассмотрели. Совсем еще ребенок, килограммов на сорок и мы рассмеялись. Он не спеша повернулся к нам боком. Вся его фигура говорила :

«Лежал я спокойно, никому не мешал. Ну, чего вы хотите?

Чего вам надо?».

Видя, что мы не останавливаемся, ленивой трусцой мишка побежал впереди нас. Несколько раз оглянулся, подождал и опять затрусил вперед метрах в восьмидесяти от нас.

«Нет, чтобы в траву от нас спрятаться, видно ума не хватает».

«Ну, промнись, коли нравится».

И так он километра два впереди бежал, близко не подпускал, но далеко и не уходил, метров сто, двести, а затем как-то незаметно скрылся в траве.

Спустя три часа мы возвращались своим следом берегом моря. За очередным мысом опять нас ждал старый знакомый. Мишка все также лежал на песке. При нашем приближении он нехотя поднялся на передние лапы, всмотрелся, медленно повернулся и опять пошел впереди нас, сохраняя всю ту же дистанцию.

Мы устало шли вперед и мишка нам уже был не интересен. Наткнувшись на выброшенный волнами пластиковый мешок, он поигрался с ним и при нашем приближении опять ушел вперед.

И все таки и ему эта пробежка по песку надоела. Пройдя впереди нас километров пять он спрятался в траве на береговом склоне, метров в двадцати от воды, а так как мы шли прибойной полосой, то мы его увидели метров за пятьдесят. Мишка сидел на середине склона и внимательно наблюдал за нами. На примятой траве хорошо просматривалось его туловище, растущий со стороны лист борщевика прикрывал от наших взглядов его шею и среди яркой зелени темнела его голова. Когда мы проходили мимо него, нервишки у мишки не выдержали, он пустился вверх по склону, только трава зашумела.

И опять однообразная морская гладь слева и пышное разнотравье берегового склона справа. Как будто стало чего-то не хватать.

Пройдя еще пару километров Сашка остановился и поднял руку. У него глаз набитый, он что-то увидел. Это что-то был медведь.

На изломе откоса, метрах в тридцати от нас сверху на фоне неба чернела медвежья голова. Голова жевала борщевик и была столь занята этим, что даже не замечала нас. Мы остановились.

«Почто без спросу?» - прокричал я. Сашка пронзительно свистнул. Голова исчезла вместе с пучком травы. Третий медведь этого дня метров за триста от нас не спеша поднялся по склону и скрылся в траве.

Над морем стояла темная туча, изредка рокотал гром и для полноты удовольствия нас еще промочило редким в это время дождем.

Лиску жалко

Стояла середина марта, днем температура поднималась выше нуля, но по ночам опускалась до десятка градусов, снег понемножку с помощью ветров  убывал. Далеко за полдень, закончив обход территории, инспектора удобно устроились  на солнышке, под крутым берегом реки и увлеклись рыбной ловлей.

Увы, клев был неважный и поймав по десятку корюшки парни ушли на кордон, до которого было не более километра.

На льду остался только Федорович – в среде инспекторов самый заядлый рыбак. И хотя добычи у него было не менее чем у других и не менее их он устал в дороге, лунку не покинул, ожидая подхода рыбы. Туманно объяснив своим товарищам что-то о приливах и отливах, притяжении луны, наличия льда на море и приведя другие аргументы в защиту того, что как только парни уйдут, тотчас и рыба пойдет, он поудобнее устроился на каком-то ящике и махнул рукой, дескать я остаюсь.

На кордоне парни вскипятили чай и удобно устроились за столом с кружками в руках. Вспомнили про Федоровича.

«Долго он там воду мутить собирается?».

А за окошком уже темнело. Солнце зашло за островную гряду и только малиновый, к ветру, край неба освещал парней сидящих за столом. Время наступило включать электростанцию и только об этом было кем-то сказано, как открылась дверь.

В дверном проеме стоял Федорович и в руке держал…лису. Вначале был, конечно, шок, затем хохот. Тут же включили электростанцию стоящую в коридоре и при свете лампочки рассмотрели трофей.

«Братцы, так она же живая!»

Мех не свалялся, глаза живые. Федорович держал ее на весу за нижнюю челюсть, а другой рукой поддерживал под живот и его обветренное, заросшее многодневной щетиной лицо, забыл на заезд взять бритвенные лезвия, улыбалось. Он торжествовал, наслаждаясь минутой триумфа. Как же, ушел на рыбалку и поймал…лису.

Не маленькая, но и не большая, огненно-рыжего цвета, редкая для наших мест по красоте лиса, во всей своей красе висела на руке у Федоровича и только блеск глаз выдавал ее страх.

Налюбовавшись проверили и мех, середина марта, а мех не вылазит. Великолепный мех.

Сделали несколько фотоснимков и вышли на улицу. Освещения еще хватало и  Федорович выступал в роли звезды. Он брал лису на руки, впрочем, не выпуская ее нижнюю челюсть. Лиса, не моргая смотрела на вспышку.

После фотографирования  на руках, лису опустили на снег и Федорович на шаг отступил. Фотограф ловил момент, когда лиса даст деру, чтобы запечатлеть момент.

Но не тут-то было. Лиса лежала на снегу и переводила взгляд с одного на другого. Встала, отошла на метр и тут выяснилось, что с ее левой задней лапой не все в порядке. Или ей в драке прокусили, или еще что, но лапа была обмусолена. Отошла еще метра на четыре и остановилась.

Подбежал кордонный кобель, чтобы вцепиться в лису, но его отогнали.

Задумались, что же с ней делать, пропадет же. А лиса вприхромку побежала по жесткому насту, покаместь под снежным наддувом ее не прихватил кобель, но не кусал, а только брехал, глядя на парней. Федорович, откуда прыть взялась, шустренько добежал до лисы, пнул кобеля и с лисой вернулся, как младенца держа ее на руках.

Решили посадить ее в сарай, а назавтра определиться, благо, что на кордоне рыбы хватало. За стаканом чая обдумали, что лиса все равно не жилец и Федорович как добытчик должен сделать подарок жене, чтобы не бранила за длительные командировки.

Заодно Федорович и рассказал, как он поймал этакий трофей.

Нужно заметить, что на территории заброшенного поселка, где находился кордон, три-четыре лисы постоянно проживали. Инспектора их постоянно видели то в тундре, то на помойке, то на речке. Их не трогали и никому не позволяли это делать. Собаки постоянно находились на привязи и только один пес-ветеран пользовался свободой, но у него было всего три лапы. Несколько лет назад попал зимой в браконьерский капкан.

Из рассказа Федоровича следовало, что когда он шел с рыбалки, обходя полуразрушенный дом, в проеме окна увидел лису. Встретились взглядом и лиса отпрянула вглубь дома. Федорович зашел в дом и в глубине комнаты в углу увидел ее, она не убегала. Федорович, подойдя вплотную протянул ей руку в меховой варежке, ладошкой вниз. Лиса вцепилась зубами в варежку и Федоровичу осталось только сжать ладонь охватив нижнюю челюсть, так и принес ее на кордон.

Конечно мы решили, что он загибает. Видимо он уснул на лунке, годы уже не молодые, да и усталость сказывается, а когда проснулся, увидел что лиса у него рыбу ворует, раскиданную возле лунки. Схватил ее за хвост, а она его за руку, на чем и попалась. Доказательством служило то, что он принес всего три корюшки, а когда днем парни уходили, возле него на льду был как минимум десяток. Правда Федорович заявил, что скормил рыбу воронам, но мы не особо ему поверили.

Как бы то ни было, а наутро он выбрал из корзинки кунжу покрупнее и пошел в сарай.

И так три дня он кормил лису, по три раза в день он носил ей рыбу. И на четвертый день он прихватил рыбину и ушел в сарай.

Парни занялись работой и забыли про него. Часа через три Федорович зашел в дом. Парни пили чай. Молча налил себе в кружку и подсел к столу.

Последовал вопрос: «Покажи воротник?»

Федорович осмотрел парней грустными глазами, хлебнул чай из кружки: «На ногу она хорошо наступает. Не видно, чтобы болела.

Рыбу с рук уже брала. Не шарахалась от меня. На руки брал, как кошку. Жалко лиску, отпустил. А жена перебьется, лето скоро.

Рыжик 

Возвращаясь с отдаленной территории мне пришлось неделю прожить на кордоне, на территории заброшенного поселка. Там в данное время проживала бригада рыбаков, занятых заготовкой морепродуктов. У рыбаков жило два кота, а единственная кошечка избешавшая страшных собачьих зубов, жила близ кордона на чердаке кое-как построенной крохотной избушки. Чердак был очень низкий, да и можно ли назвать чердаком пространство между кровлей и земляным утеплением потолка, не выше 30 см по центру.

Кошка месяц назад принесла четверку котят, в стоящем рядом сломанном тягаче, а когда стало прохладно по ночам, перебралась со своим семейством на чердак. Проходом являлось 10-сантиметровое пространство между железной печной трубой и железным листом разделки, отверстие в котором оказалось в два раза больше диаметра трубы.

Первый раз я увидел все семейство в яркий солнечный день. Мама чинно сидела, а рыжие шарики играли возле нее. Из любопытства я поставил лестницу и тихонько поднявшись по ней, успел поймать одного пухлячка, а остальные же вместе с мамой успели спрятаться на чердаке.

Котенок как котенок, еще маленький, с перепугу большущие такие рыжие глаза, но вел себя смирно и не царапался. В последствии я несколько раз ловил котят, но этот был самый спокойный. Не ясно было, чем они питались, кроме мамкиного молока. Мышей вокруг кордона не было, видимо кошка всех переловила. Я оставил котенка, который последовал за своей семьей и спустился вниз. Набрал баночку каши, баночку воды и поставил возле трубы. Когда я через полчаса заглянул, банка из под каши была чистой. После этого я регулярно их кормил кашей или рыбой. Кошка от меня не убегала, позволяла брать ее на руки, но как только видела, что я тянусь к котятам, тут же начинала активно ласкаться ко мне и оттеснять малышей, а они в это время прятались.

Так продолжалось четыре дня, а на пятый я поймал котенка, что первым дался мне в руки и унес в дом, где я ночевал.

Нужно сказать, что в доме я жил один, инспектора разъехались по работе.

Минут через тридцать я вышел на крыльцо и увидел кошку, которая мяукала возле двери. Когда я двери открыл, она шустро забежала, обошла  две комнаты и увидела своего чадушку, лежащего на спальнике, а тот и внимания на маму не обращал, сопел в две дырки. Постепенно мама успокоилась и ушла на улицу к другим оставшимся котятам.

Уже было темно, когда я в  очередной раз вышел на крыльцо. В свете фонарика на крыльце перед дверью сидела кошка, а в полуметре от нее котенок. Стояли уже холодные ночи, а в избушке никто не жил, поэтому на чердаке было, конечно, холодно и кошка привела свое потомство в дом ко мне.

Я поторопился ухватить котенка и он, конечно, убежал. Этот вечер я провел на крыльце. Одного котенка я все-таки поймал. Итого двое осталось на крыше. Я понимал, что может они и не на крыше, так как дважды мимо кордона пробегали собаки. Несколько раз прислушивался к собачьему лаю. И не ошибся, одного котенка я нашел на крыше сарая, куда его загнали собаки.

Когда в доме оказалось три котенка я зазвал маму, накормил их всех и лег спать.  Кошка с котятами устроилась на соседней койке.

Утром я проснулся как обычно, котята не шумели, а тихонько играли между собой. Назавтра я должен был уезжать и в доме никого не оставалось. Лохматое семейство надо было устраивать. Раньше жила кошка у Василия, одного из рыбаков и ушла от него котиться, наверное,  потому что во дворе было три собаки. Но сейчас ситуация безвыходная. Завтра я уезжаю, а их куда? Да и никому они не нужны на кордоне. Постоянно там никто не живет.

Вначале я их накормил, потом засунул двоих котят вместе с мамой в рюкзак и отнес Василию, третьего же котенка решил оставить у себя. Забрать его в свою городскую квартиру. Дом у Василия стоял от кордона в сотне метров. Я занес рюкзак в комнату и как только я их вытряхнул, котята сразу полезли под койку изучать территорию, мама с ними. Василий пошел за рыбой для них, а я счастливый, что рыжее семейство устроил, попрощался и ушел на кордон.

Мой котенок вел себя спокойно, ел и спал.

Вечером ко мне пришли рыбаки, мы пили чай и смотрели какую-то телепередачу. Когда кто-то открыл дверь, в кухню вбежала кошка. Вид шальной, огромные с темноты глаза, сразу проскочила в комнату где стояли койки, громко замурлыкала, увидела своего котенка и с той же скоростью шмыгнула на ящик с песком, стоящий у двери, что я оставил для котят. Все это под молчаливыми взглядами рыбаков. Долго журчала струей. «Натерпелась бедненькая» - сказал кто-то. «Наверное от собак убегала».

Оправившись кошка пошла к своему чадушке, согнала его с моего спальника и после ухода рыбаков не меньше двух часов в доме только и слышалось ее гортанные мяуканья и мурлыканья. Она играла с котенком, вылизывала его, кормила, снова игралась с ним, снова вылизывала, укладывала под брюшко спать и снова ласкала свое чадушко.

«Да чем они от людей отличаются?» - подумал я. «Мама с дочкой прощается. Это же надо – всех котят оставила где-то и пришла последнюю ночь побыть с дочкой».

А котенок вел себя спокойно. Он в жизнь только вступал и не чувствовал еще как его мама, что это последняя в его жизни ночь рядом с мамой, проводы его в самостоятельную жизнь и нужно прощаться с мамой.

А его мама своим шестым чутьем понимала все. За ночь она несколько раз оставляла котенка, подходила к моей кровати, вставала на задние лапки, обнюхивала обнаженную руку, глядела мне в лицо и как - будто молила меня, не обижать ее чадушку, а может просила не увозить его.

Светила луна и при этом свете все было видно. Да и мне не спалось, плохо я сплю при большой луне.

Уже далеко за полночь, слушая кошачье мурлыканье, я засомневался в выборе. И кошку жалко, все – таки у мамы дочка любимая и опять же пропадет она здесь, среди собачьей орды и отъезд мой завтра, а появлюсь здесь неизвестно когда.

Когда утром я проснулся и вышел на кухню, котенок ел кашу из чашки, а мама внимательно смотрела на него. Услышав меня и видимо что-то решив про себя, она приблизилась к котенку. Оттеснив  от чашки, несколько раз лизнула его, что-то гортанно промурлыкала и отошла к двери.

Я выпустил ее на улицу.

Спустя минут пять кошка уже сидела на крыше домика с одним котенком, которого я так и не смог вечером поймать.

Удачно отловив этот рыжий комочек, я отнес его к Василию. Кошка молча смотрела на меня, когда я ловил малыша и не реагировала. У Василия я никого не застал, так как котят мама увела еще с вечера. Пришлось мне назад нести котенка, а спустя пять минут, возле мамы уже каталось три лохматых шарика, видимо двое других уже вылезли из-под трубы. Ребятишки играли, а мама спокойно наблюдала за ними.

А спустя полчаса я уехал и в картонной коробке увез полюбившегося мне котенка, но до сих пор, глядя на подрастающую кошку и угадывая в ней мамины черты, меня одолевают сомнения в правильности моего поступка – «Может быть мне нужно было взять другого котенка, менее любимого мамой?».

Соседи                      

Сахалинская тайга. Пышное разнотравье приморских лугов.  Устье впадающей в море, речки. А вокруг, поросшие пихтой и елью, сопки, скальные обнажения вдоль берегов, вода, своим течением пробила выход к морю в виде узкой, двух трех метровой ширины,  протоки . В двухстах метрах от моря в  лесной чаще построена избушка. Лучи солнца освещают этот распадок даже в летнее время  на четыре пять часов. А для красоты ландшафта с правого берега вдоль ручья метров на двести тянется скальная платформа, шириной метров десять пятнадцать, заросшая густой в пояс высоты, травой, где пробита тропинка еще с времен, когда в распадке стоял дом и жили люди. После тропинку утаптывали медведи и работники заповедника во время редких экспедиций в эти места. В общем глушь.           

И единственное светлое пятно в этом, берег моря, с которого видно вечером, уходящее за далекую островную гряду, солнце.

Вот в такую глухомань меня и завезли на моторной лодке для осуществления инспекторской деятельности а точнее, чтобы я своим присутствием закрыл браконьерскую лазейку, ориентированную на заготовку горбушёвой икры.

Речка примечательна тем, что каждый год она заполняется идущей на нерест горбушей и забавно в это время наблюдать как хищница краснопёрка доит, как корову, готовую к нересту рыбу. Она ударяет её рылом в наполненное икрой брюшко а другая хищница успевает подхватить выпадающую из брюшка икринку. Даже в годы малого подхода горбуши к берегам Сахалина эта речка заполняется рыбой так что живая рыба стоит бок    обок в ямках обмелевшей в летнюю межень речки, только плавники над водой выступают будто листья какой то водной растительности.

Когда заповедник начинал свою работу, на этой речке уже было зимовье километрах в двух выше по течению, осталось от охотника, что здесь промышлял. Другое же зимовье, стоящее на самом устье речки было сожжено, чтобы не досталось заповеднику. Лихая браконьерская братия всё таки рассчитывала на этой речке поработать, вот и спалили, чтобы инспекторов на берегу не было. Пришлось заповеднику строить другое, чтобы всякий шум с берега слышать и на ночлег или отдых останавливаться. Да и для науки работа здесь нашлась. Были найдены каменные скребки, наконечники стрел и другая древняя утварь.

Медведей здесь в нерестовое время всегда было достаточно. Зверь на рыбалку с тайги подходил. Раньше, когда парни  к распадку подходили, в воздух стреляли, чтобы предупредить лохматую братию, дескать лесники пришли. И всё было мирно. Медведи лесникам на глаза не попадались,   вовремя уходили  и парни спокойно работали. Людей, нужно сказать, здешние медведи не боялись, не чувствовали от них агрессивность и уважали. Был, правда, случай, когда маленький мишутка к зимовью подходил и в окошко царапался, но что с него спросишь с несмышлёныша.

Сейчас же рыба только подошла к берегам острова и ещё не поднялась в верховья речек.

Когда мы на лодке подходили к этому распадку с моря увидели несколько троп по высокой траве, сходящих к берегу. Медвежьи тропы, зверь спускался к речке поймать рыбки.

Лодка благополучно ткнулась в берег возле устья речки. Нагрузившись полевым скарбом, мы пошли к избушке. Береговая  платформа вдоль и поперёк была истоптана медведями. Буквально через полсотни метров возле тропы увидели медвежью лёжку. Остатки свежей рыбы, резкий медвежий запах говорил о том, что медведь только что покинул своё место. Видимо наша суета возле лодки спугнула его. Занесли рюкзаки в избушку, осмотрелись, с прошлого года здесь никто не останавливался. Все пошли на берег, ребята отъезжали а я хотел забрать последний мешок с инструментами где было и ружьё.                                      

Не доходя до лодки метров полста, мы увидели на противоположном берегу медведя с рыбиной в зубах, улепётывающего вверх по склону к зарослям, которые начинались метрах в двадцати от речки. Сфотографировать не смогли, успел он в заросли спрятаться.   

Подошли к лодке, вскрыл я мешок с инструментом и в жар меня бросило. Ружья в мешке не было.                                                               

Когда мы шли на лодке, директор три раза переспрашивал, взял ли я ружьё. Я уверенно отвечал, что взял. И вот здесь над открытым мешком я вспомнил, что сдал его начальнику охраны, когда неделю назад выезжал в город. Никогда ранее я ружьё не оставлял, возил с собой и привык к тому. И надо же тому случиться, в медвежьем углу я оказался без ружья. Да ещё инспектор Серёга добавил ужасов, заявив, что видел в этом распадке здоровенного медведя, который на его глазах у медведицы съел медвежонка, Машка же полтора часа сидела на камне, наблюдала эту картину, переживала но в драку  броситься не посмела, возле неё находилось ещё два колобка. 

- Шибко здоровый был медведь, Машка рядом с ним щенком казалась, - окончил свой рассказ Серёга.

В общем пришлось мне зажать в кулак нервы, страх и заявив, что для медведей я несъедобен, по причине того что курю и не дурак выпить, остаться на берегу. Я знал, что директор примет все возможные меры для доставки мне ружья.        

Лодка взревела мотором, и я остался на берегу один.        

Для начала я осмотрел берег. Медвежьих следов  много. По следам я решил, что в распадке ловят рыбу три взрослых особи. Один след был действительно огромным. Взвалил мешок на плечо и отправился в избушку. Тропа требовала ухода и косу я привёз с собой.

Запалил возле зимовья костёр, приготовил ужин, приготовил на завтра косу. У меня было с собой несколько корешков хрена, взял с собой чтобы посадить у зимовья. Прикопал в полутора метрах от костра, чтобы завтра место подобрать.

Охотники знают, как проходит первая ночь в зимовье, где давно никого не было. И душно и жарко и что то шебаршит за стеной, почему то сучки потрескивают.  

С рассветом я был на ногах. Ещё только шесть часов, но я прекрасно выспался. Коряги, тлевшие в костре, почти догорели, подкинул свежих и голубое облако дыма ветром понесло к морю. Посмотрел на свои овощи, корешки хрена были выброшены из ямки. Сказать было нечего, здешний медведь даже костра не побоялся. Повезло же мне на соседей. Почему то стало не уютно. Взял косу и пошёл обрабатывать тропу ,чтобы постоянно не мочить  обувку.                                                                                                                   

Трава местами выше пояса и часа за полтора я вышел на берег моря. Оглянувшись на избушку, я увидел, как дым от моего костра ветром вдоль ручья выносит к морю и успокоился. Медведь должен дыма бояться, значит можно спокойно работать. Следов же на берегу было более чем достаточно. Вечером был большой прилив, значит, мишки были ночью или утром.                                                                                                                                                 

Если один косолапый подходил к костру у зимовья, это не значит, что все они такие нахалы. Покамест я так рассуждал метров пятьдесят прошёл по  берегу, следов здесь не было. Вернулся к устью. Получается, что мишки живут по-соседски возле меня, рядом с избушкой, отсюда и тропы на траве. Взглянул я вдоль ручья и увидел мишку. Чёрт-те что. В полста метрах у противоположного берега стоял в воде медведь и высматривал рыбу. И дым его не беспокоил и шум от зимовья. Я же пилил и колол дрова, гремел посудой, ходил на родник за водой, в конце концов прокашивал тропу, идущую возле ручья, точил бруском косу. Что за медведь? 

Медведь, в общем то небольшой, килограммов может под девяносто, но всё равно, соседство не из приятных, ружья то у меня нет. Надо что то делать. По старой полевой привычке я закричал на него. Медведь взглянул на меня и опять опустил морду к воде. Потоптался на месте, огляделся по сторонам. Его поведение я посчитал за желание куда- нибудь сигануть от меня подальше, воодушевился и замахал руками и чтобы выказать свою смелость, сделал несколько шагов в его сторону. Демонстрация моей храбрости на мишку не произвела должного впечатления, ещё раз оглядевшись по сторонам и не  увидев большей опасности, он просто не спеша пошёл … в мою сторону.

Ручей там возле устья образует два улова, иначе озерка длиной метров по пятнадцать и разделяет их каменная коса. Медведь и стоял у конца косы а выход с неё  ограничивала почти вертикальная каменная стенка то есть вверх по стенке подняться невозможно. Я ещё подумал:»А как он на стенку заберётся?».

Медведь прошёл берегом озерка метров восемь, стенка кончилась, склон позволял уйти вверх но медведь почему-то шёл берегом ручья ко мне. Я бросил в воду камень с целью напугать его но не на того напал. Медведь остановился, посмотрел на водяные круги и двинулся дальше.

«Кажется доорался", - мелькнуло в голове.

Я замолчал, сделал несколько шагов назад. Убегать по тропе на каменную террасу – бесполезно, от медведя не убежишь. Медведь – это не пучок борщевика, его косой не завалишь а на нож слабая надежда, опыта нет. Я стоял возле камня высотой метра три с половиной  и ничего лучше не придумал кроме того что на него забраться. Это у меня получилось быстро.  Стоял наверху на травяной кочке, в руке нож, в другой коса. С ножом понятно а как косой работать? И тут до меня дошло что я сам забрался в ловушку. Стоял и соображал как отбиваться от медведя в случае его нападения. А медведь всё ближе, уже метрах в двадцати, я молчал и не спускал с него глаз.

Каким то странным он мне показался с первых секунд встречи. Топтался в воде, потом как-то осторожно оглядывался по сторонам, как-то нехотя пошёл в мою сторону берегом ручья. Молчит, походка неуверенная какая то,  виноватая, морда к земле опущена и агрессии не просматривается.

Я долго жил в Сибири и охотился с собаками. Точно так ведёт себя провинившийся перед хозяином кобель, когда хозяин зовёт его.

«Боязно, но идти надо».

И у меня ситуация безвыходная, бежать то некуда.   

«Ну почему же он не останавливается если сам боится?»

А медведь всё той же неуверенной походкой не поднимая морды шёл самым краешком берега и казалось что я его совершенно не интересую. Тем не менее он шёл к камню и определённо не для того чтобы лизнуть мне руку.

Ручей обтекал камень с одной стороны, шумел и рыба, поднимая брызги,  проходила вверх этим мелководьем.

Но всё это я осознал позднее. А сейчас медведь, не переходя ручей, который возле камня не достигал и двух метров ширины, поравнялся с камнем, не глядя на меня, прошёл чуть далее по берегу. Я подумал, что он хочет добраться до меня с другой с другой, более пологой стороны камня.

Но мишка… резко стукнул по воде лапой, схватил  зубами рыбину и побежал по песку от меня и в гору и в лесную чащу. 

Я почувствовал безнаказанность и вслед его отматерил за все мои страхи. Ситуация требовала осмысления. И только через три дня я понял, почему медведь так себя вёл.

Медведь уже убежал, бояться некого и я осмотрел следы. След не самый большой, значит это не хозяин распадка. Поживём, увидим.

Хозяйственные заботы отвлекают, но не прятаться же в избушке постоянно. Костёр горит, дым в распадке с моря виден, нежелательных гостей не будет. А как быть с лохматыми соседями? А у меня заделье на самом берегу. Не дадут же работать.

Для начала я на полутораметровую палку приладил нож, получилась эвенкийская пальма, правда лезвие коротковато и лёгкое. Что поделаешь – другого нет. Чтобы постоянно не выходить на берег моря, шум моторов хорошо слышен, порой сложно определить, гости к тебе или корабли в море двигателями работают, прочистил среди деревьев просеку.  Устье речки стало видно от зимовья. Во время этой работы обнаружил  граничные отметки, что медведи столбят территорию. И это в сорока метрах от зимовья.

Совсем медведи обнаглели. Последние задиры годовой давности, смолой ещё не затекли. В конце просеки сладил наблюдательный пункт, засидку в хвойном молодняке.

Взял бинокль и приступил к наблюдениям. Дым от костра медведю совершенно не мешал и мой знакомец регулярно через два- два с половиной часа приходил поймать рыбы. Всё также выходил на косу, в надежде поймать рыбы, потом спускался по ручью к камню. Там он хватал рыбину и убегал вверх, в чащу. Жаль, для моего фотоаппарата слишком далеко. Когда медведь убегал с рыбиной, я мог спокойно выходить на берег, не опасаясь лохматых соседей.

Третий день внёс разнообразие. Весь день я находился возле избушки, наготовил дров, подремонтировал крышу, регулярно просматривал устье речки.

Медведь пойманную рыбу на берегу не ел а постоянно уносил в чащу. Неужели я встречался с медведицей?

Уже перед сумерками со своего пункта я вновь увидел своего знакомца. Это была всё  таки машка, рядом с ней находились три лохматых колобка. Один из колобков ходил на задних лапках и что то высматривал. По другой тропе на косу спустился пестунишка. Он также как мама пытался поймать рыбу и так же безрезультатно.

Так выяснилась причина Машкиного поведения при нашей встрече. По нимала, что человек хозяин и встреча с ним может плохо кончиться, но в кустах то ребятишки, им кушать хочется. Вот и шла мамка на жертву ради детей и поведением своим как могла выказывала мирные намерения. Покаместь я наблюдал за ихним поведением и сумерки опустились.

                                                                                                                            На следующий день часов в восемь я проконтролировал, когда машка унесла своим гаврикам рыбу и пошёл на устье. Не дойдя до берега моря метров семьдесят, через высокую траву, закрывающую от меня русло, я выглянул на берег моря и…основательно струхнул.

Вот это был зверь! Здоровущий, в жизни таковых не видал, он берегом пойменной ямы проходил к протоке. Ветер был от меня, сверху распадка. Я испугался, что он почувствует мой запах и улепётывал во все лопатки. Это был серьёзный зверь, неизвестно, как бы он истолковал моё появление. Заскочил в избушку, схватил бинокль и бегом на наблюдательный пункт. 

Я внимательно рассмотрел эту громадину. Лет пятнадцать назад на берегу моря я нашёл медвежий череп длиной от передних зубов до затылочного среза сорок пять сантиметров. Этот кажется не меньше. Я залюбовался.

Мишка заходил на мелководье, высматривал рыбину, падал брюхом на воду, из под себя лапой вытаскивал рыбину, перехватывал зубами и ложил рядом на берег. Рыба ещё билась и через некоторое время оказывалась снова в воде.

Медведь с другой рыбиной в зубах подходил к этому месту и клал здесь же.

Пропажа рыбы его видимо не интересовала. Он оставлял рыбину и шёл отлавливать другую. Две вороны, не приближаясь, наблюдали за ним. И так рыбачил он минут двадцать. Если машка даже без ребятишек вела себя постоянно настороже и поймав рыбину тут же убегала, то этот косолапый вёл себя по хозяйски, как в собственном огороде.

Рыбалка ему видимо наскучила и он пошёл вверх по речке берегом, с которого я его наблюдал. Прошёл пойменные ямы, водопадик и крутым склоном вначале шёл а когда между нами осталось метров семьдесят, припустил трусцой и прямо на меня. Через бинокль при восьмикратном  увеличении эта громадина казалась рядом. Пришлось убегать.

«Что за невезуха такая?»

Посидел в избушке с топором в руках. Поведение михаила говорило о том что живёт он рядом и ничего не боится. По крайней мере, я у него опасений не вызывал. Неужели он живёт в распадке над избушкой? Если это так, то он постоянно проходит метрах в тридцати от избушки и, даже огня не боится. Опасное соседство.

Когда мы строили эту избушку как то решили в гору подняться от места строительства по ложбинке и в сотне метров обнаружили многолетний табор медвежий. Лежанки, какашки, ломаные засохшие ветки, всё говорило о том, что медведь себя здесь чувствовал комфортно, хотя на строительстве работала бензопила и в полсотне метров мы валили лес. Я вспомнил про прикопанные корешки хрена. Подошёл к костру, корешки были выброшены из ямки, а избушка в семи метрах.

Неудачно я устроил наблюдательный пункт, так михаил меня мимоходом вздует, проходит то на рыбалку в двадцати метрах. Нужно другое место оборудовать.

Следующий пункт я сладил над тропой у речки, метрах в пятнадцати от зимовья. Когда я забрался на дерево и устраивал место для сидения, услышал шум в воде. Рыба плескалась в воде постоянно но это был другой шум. Снизу по мелководью шёл знакомый мне пестун, плескался, пугал рыбу и напротив меня вылез на противоположный берег и спрятался за нависшие над водой кусты.

«Этого ещё не хватало. « Этот чертёнок три дня жил в этих кустах и рядом ловил рыбу. А когда я ходил на родник за водой, прятался за нависшими ветками. А может и не он был там, но я уже голос не повышал, помня прошлые уроки. И на берег ходил с топором и пальмой в руках.

А рыба проходила вверх и дней через шесть я уже не обнаружил на берегу свежих медвежьих следов. А тут мне и ружьё привезли. Стало безопасно но и неинтересно. Медведи то за рыбой следом в верховья ушли.

Надоело им моё соседство. 

Бывает же такое

Оказавшись волею случая в Троице –Сергиевской лавре мы с товарищем не отказали себе в удовольствии заглянуть в лавку и приобрели себе нательные кресты. Народ мы крещёный и нательные кресты у нас уже были но это же святые места и надо себе оставить что то на память о посещении. Приехав в гостиницу, сразу же сняли свои кресты,  освящённые в Российской глубинке и одели приобретённые.

А через пару дней нам предстояла длинная дорога на поезде через всю страну. Нужно сказать, что эти два дня прошли у нас в суете и хлопотах. К вечеру мы сели в поезд, а ночью лёжа на вагонной полке , я снял нательный крестик и одел свой старый. В ответ на вопрос товарища я пояснил, что чувствую дискомфорт, и действительно, эти два дня я чувствовал себя не в своей тарелке, образно говоря. А он мне сказал, что свой крестик давно снял потому что крестик давил ему на грудь.

Всё встало на свои места. Дорога прошла благополучно. Я много размышлял об этой ситуации и пришёл к выводу, что, или у освящающего эти нательные крестики было в голове что то непотребное к данной ситуации, или я шибко большой грешник.

По приезду домой, на следующее утро, я  одел на шею приобретённый в Лавре крестик и отправился на богослужение. Простоял я на молитве не более сорока минут, почувствовал, что упаду и успел вовремя выбежать из церкви. До конца службы я просидел в церковной ограде. По окончанию богослужения я подошёл к батюшке и рассказал всё подробно о приобретении, воздействии на меня нательного креста и свои  выводы. Батюшка внимательно выслушал меня и предложил тотчас же  освятить крестик. Я не возражал. Крестик батюшка освятил и уже несколько лет я его не снимаю. А мой товарищ как положил свой крестик по приезду домой так и не одевает его.   

Зверская благодарность 

Иногда только диву даёшься, что преподносят нам братья наши меньшие,   вот и разберись, где господствуют инстинкты, а где нарочно не придумаешь.  Именно такой случай произошёл на отдалённом кордоне, куда по своей работе заехала группа лесников.

Добирались на лодке и, причалив к берегу, перенесли нехитрый скарб к жилому домику.  Кордон месяца полтора уже никто не посещал и до самого вечера  лесники обустраивали свой быт. Во время ужина на открытом воздухе и появилась первая  гостья – лиса. Некоторое время внимательно рассматривала нас из густой травы,  потом соблазнившись  кусочками еды, которые лесники бросали ей, с опаской  озираясь, стала подбирать их.  На следующий день она уже вела себя  уверенней,  пришла и внимательно обследовала кухонный стол возле печки в десяти метрах от обеденного стола, где парни обедали.

Когда лесники на спиннинг ловили краснопёрку, её было достаточно  возле берега, лиса  внимательно из травы наблюдала за рыбаками. Вечером жарили рыбу. Запах жареной рыбы наповал сразил голодную лису, она уже  метров на пять подходила к столу и подбирала  бросаемые ей рыбьи кости, притом внимательно наблюдала за парнями. Видимо кости показались ей суховатыми  и, воспользовавшись  моментом, когда парни отвлеклись разговором, лиса запрыгнула на кухонный стол, где стояла сковорода с  маслом после жарки рыбы. Масла там оставалось около половины литра и рыжая шельма, вначале с оглядкой  приступила к трапезе. Парни увидели и махнули рукой, прогонять не стали, всё равно мыть надо. Расправившись со сковородой,  лиса   скоренько улизнула в траву, по единодушному мнению,  ей стало дурно от  горелого масла. На следующий  день  лиса, как ни в чём ни бывало, пришла на обед и получила свою порцию похлёбки с сухарями.  Вечером   опять была рыбалка, и лиса себя вела вообще смело, если не сказать, нахально. Только парни вышли на берег, лиса тут же вышла из травы  и в пяти метрах сопровождала  спиннингистов.

Увидев на блесне первую рыбину, она рванулась к ней, но всё таки чувство опасности тормознуло её, дождалась пока рыбку снимут с крючка и бросят ей.  Скромно в сторонке тут же съела её.  Последующих рыбок лиса уже дожидалась с нетерпением, суетилась, перебегая с места на место. Когда она  уносила в траву очередную рыбину, видимо спрятав её, быстренько возвращалась назад к рыбакам, обнюхивала  песок в поисках пойманной рыбы. В этот вечер лиса унесла и спрятала штук восемь рыбин, граммов по восемьсот каждая. На следующий день лиса приходила и утром к завтраку и в обед, а вот ближе к вечеру, часиков в шесть,  когда парни присели за столом выпить по кружке чаю, лиса появилась не из травы а пришла по тропке из за угла дома. Пришла как то нерешительно, что то принесла в зубах, остановилась метрах в четырёх от стола и это  что то положила на тропу. Сама отошла метра на три в траву.

Я встал из за стола и осмотрел гостинец. Это была мёртвая, обмусоленная слюной мышь. Это было выше моего понимания. Я слышал о том, что благодарные кошки приносили своим хозяевам мышей, но чтобы дикий зверь принёс людям мышь, я бы не поверил, если бы не видел своими глазами. Подержав мышь в руке,  я спокойным голосом сказал лисе, что эта закуска не для нас.  Лиса внимательно выслушала меня, и когда я положил мышь на тропу и отошёл, подобрала её и унесла в траву. Вечером же только мы взяли спиннинги, лиса была тут как тут. Уже, по хозяйски, проводила нас к берегу и  контролировала, у кого быстрее клюнет, к тому и бежала за рыбой. Мы попробовали дать ей одновременно две рыбины и что вы думаете ?

Она умудрялась захватить зубами ещё живых две рыбины, но после этого долго стояла с рыбой в зубах, по-видимому размышляя, куда её унести. Может этому причиной были две вороны, что сидели метрах в пятидесяти и зорко наблюдали, куда лиса денет рыбу. На следующий день нас лиса ещё более поразила. Также во время обеда, также скромно она принесла пищуху. А эта мышь уже  раза в три крупнее. И также, когда я сказал, что это мы не едим, она забрала её и унесла в траву. Больше мышей она нам не носила, но регулярно  ходила на рыбалку и кормилась возле стола. Вот с такой вот звериной благодарностью мне пришлось встретиться.

Иван Иванович Емельянов