КОНСТАНТИН ДЕСЯТОВ. РАССКАЗЫ. ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Подписчица
Студёным ноябрьским утром Нине Николаевне Самохиной, женщине преклонных лет, у входа в гастроном, звонкий ребячий голос предложил:
- Бабушка, купите газету!
Мальчик лет десяти с ворохом свежей периодики глядел на неё просящими глазами. Пожалела продрогшего пацана - купила экземпляр.
В магазине заполнила сумку продуктами, вышла. Её взор сразу же устремился на мальчика – продавца газет. Тот сидел на корточках у стены здания и неслышно плакал. Нина Николаевна приблизилась к нему с целью выведать причину плохого настроения.
Оказалось - только что двое подростков постарше захотели купить газету, но под видом отсутствия у них с собой наличности, завлекли парнишку в ближайший подъезд, где якобы жил один из них. Вывернули карманы, отняли около трёхсот рублей, вырученных от торговли, пригрозили, чтобы не жаловался, предварительно отлупив. Непроданные газеты раскидали по подъезду.
С минуту подумав, Самохина порылась в сумке, достала кошелёк, отсчитала три сотни, протянула мальчишке, назвавшемуся Мишкой, но тот вежливо отстранил деньги.
- Бери же, детка, пока дают. А то как отчитаешься перед хозяином за недостачу? После как-нибудь возвратишь…
- А куда принести деньги, бабушка?
- Принесёшь на Пушкина, пять. Квартира моя – четырнадцатая. Я день и ночь дома. Вот только в магазин сползаю когда. А куда мне ещё ходить с моими–то силёнками?
И, уже собравшись уходить, спросила:
- Сколько лет тебе, Миша?
- Восемь.
- Мне вот тоже… восемь… до девяти десятков не достаёт. У меня в твоём возрасте папку расстреляли… Ну бывай, Миша. Заходи в гости – буду рада. Одна ведь кукую, тоскливо. Деда моего давно уж нету, а дочери живут – не дотянешься.
Самохина пришла домой, скинула шубейку, включила чайник, подсела к батарее согреться. Зазвенел над входной дверью звонок. Отворила – за порогом стоял Мишка.
- Бабушка, давайте я вам за продуктами ходить стану, вам же тяжело.
- Э, не надо, голубок! Не отбирай у меня эту радость. Не буду выходить из квартиры – совсем захирею. Пока шевелюсь – живу… Да ты проходи, Миша, чаем хоть напою.
- Некогда, бабушка. Мне ещё газеты допродать надо. А долг я вам верну, не думайте. Вот заработаю и отдам.
- А я и не сомневаюсь.
И неожиданно предложила:
- А знаешь, детка, сделаем давай так. Ты приноси мне всякий раз по свежей газете, когда продаёшь их, и клади в мой почтовый ящик. И таскай мне свой товар, покуда на триста рублей не натаскаешь. Ты грамотный, сосчитаешь… Это, вроде как, я подписалась у тебя на газетку на какой–то срок. А то я нынче ничего не выписала – испугалась цен. С моими–то доходами… Ну, как, идёт, Михаил?
Мишка согласился и ушёл.
И, действительно, согласно договору, Самохина регулярно извлекала из почтового ящика газеты, всякий раз добрым словом поминая «почтальона». Прессу толком не читала, но каждый номер бережно клала на этажерку в стопку.
Шли недели, месяцы. И уже давно были исчерпаны триста бабкиных рублей и впору бы «подписке» прекратиться, но к удивлённой Нине Николаевне всё приходила и приходила "районка".
А на исходе весны, в день её рождения , Самохиной поступила яркая открытка. Думала: от которой–то дочки. На открытке детская рука немудрёным текстом поздравляла Нину Николаевну с восьмидесятитрёхлетием. Пониже - подпись: - «Ваш Мишка».
И тронутая до слёз старуха, никак не могла взять в толк – каким образом мальчонка прознал про именины, не зная ни имени её, ни фамилии.
Сирень несмышлёная
В небольшом районном городке зарождалось майское утро. Первые щебетанья очнувшихся от ночи воробьёв, грохот первых грузовиков по расхристанным улицам.
В одной из квартир на четвёртом этаже медленно, мучительно просыпается тридцатишестилетний Вячеслав Соловьёв, по многолетнему своему обычаю – на полу. Поводив по сторонам лохматой головой и, убедившись, что находится дома, кряхтя, встаёт, следует в другую комнату. Супруга лежит на «полуторке» с двумя дочерьми и не спит. Соловьёв стыдливо спросил:
- Валюнь, я как вчера домой дошкандыбал?
Жена отвернулась к стене, не ответила.
- Слышь, мать, выпить ничего не осталось разве? Я вчера, вроде как, с пузырём початым пришёл…
Жена вскипела:
- Да ты дашь мне когда–нибудь покою, алкаш несчастный?! Я те выпью! Чтоб быстро разделся и в кровать!
Вячеслав осмотрел себя – он и вправду был в брюках и пуловере, да так и спал.
- Всё, Валюня, иду-иду. Вот только водицы хлебну.
Славка идёт на кухню, журчит водопроводным краном. Пьёт жадно, взахлёб, словно верблюд после недельной прогулки по пустыне. Без энтузиазма прошлёпал в смежную комнату, разделся, свалился на диван.
Вывел Соловьёва из дремоты запах готовящегося завтрака – жена отправляла третьеклассницу Соньку в школу. Четырёхлетней Насте предстояло идти в садик.
Славка робко проследовал на запах, подсел к столу, заискивающе уставился на супругу.
- Не мылься, не тебе готовлю! Ты, скот, хоть копейку в этом месяце домой принёс? Много я вас на свою пенсию по инвалидности напотчую?.. Вот, обойдёшься чаем!
Валентина явно издевалась. Она отлично знала, зачем он здесь сидит. Вчера она припрятала его выпивку и сейчас с охотой мурыжила мужа, как бы мстя ему за нанесённые обиды.
- Какой чай, Валя? Тут впору цианистый заглотить… Ты, слышь–ко, отдала бы пойло, у меня сегодня выходной.
- У него – выходной! Поглядите–ка! А у меня выходные могут быть? От твоего, хотя бы, пьянства?
- Всё, Валя, харе… Вот похмельнусь и завязываю туго–туго.
- Ой, да я это слышу уже в который раз! Свежо преданье… У меня позавчера день рожденья был, так хоть бы какая тварь поздравила. Ни муж, ни отчим, ни собес… Сонька только рукоделье своё и подарила. Вроде и нет меня для остальных.
Валентина плакала, одновременно моя посуду. Скрипнула входная дверь – обе дочери пошли по своим заведениям.
Два года назад Соловьёвы стали новосёлами. Радость, понятно, испытывали необычайную. Кошки не имели и поэтому первой в новую квартиру несмело протопала тогда ещё двухлетняя Настюха…
- Поляков–то своей на «восьмое», - продолжала всхлипывать Валентина, - шубу мутоновую принёс. А мне бы - хоть платок какой или пузырёк духов. Какое там, он лучше духи эти сам выжрет… Девки в обносках ходят – соседи пальцами тычут… Телевизор какую неделю только для мебели стоит, в ателье оттащить некому… За квартиру и садик два месяца не плочено… Ты хоть башкой своей, Славка, думаешь?.. До чего дошло: дети голодные пришли с улицы, когда я на операции лежала, и остатками закусок ваших с пьяного стола покормились – жрать–то что–то надо! Стыдоба. Мне ведь Сонька всё донесла…
Валентина села на табурет рядом с мужем, просящее уставилась на него:
- Ну, прекрати пьянку, носи деньги, прошу тебя! Ну выпей дома когда – не запрещаю… Обещай мне, Славик!
В ванной булькала из крана вода, Валентина набирала её в корыто – замачивала бельё.
- Соловьёва баснями не кормят, Валюха. Ну, дай пузырь, полечусь маленько, отойду. И амба! Сказал – брошу, значит,брошу!
- Да залейся ты!- Валентина вытащила из «тайника» поллитровку. - Может, быстрее сдохнешь!
Соловьёв органически терпеть не мог, когда супруга допекала его подобными нравоучениями, поэтому старался решительно пресекать её демагогию ответной бранью, справедливо считая, что оборона – не самый лучший способ защиты. А, случалось, и руку заносил – бил чем ни попадя, обзывал «нахлебницей» и «калекой». А Валентина, привыкшая с пелёнок к подобному к себе отношению, познавшая несладкое воспитание отчима и рано отринутая им (а родителей и совсем не помнила), не смела дать отпор несправедливости и ныне. Часто храбрилась, напуская несвойственный её натуре гнев, ругалась изощрёнными фразами, но внутри оставалась беззащитной козочкой. Но сейчас она знала, что муж, маясь с похмелья, снесёт все её нотации и охотно воспользовалась этим, дабы достучаться до Славкиной совести да и выплеснуть затаённую обиду.
С год назад Соловьёва попыталась отвадить мужа от спиртного народными средствами, рекомендованными и зашёптанными одной старухой: настоями трав, мумиё. Вячеслав с полмесяца исправно принимал эти снадобья. И случилось чудо: муж стал хлестать водку в половину больше!..
Славка энергично налил чуть ли не полную кружку, скривившись, залпом опростал её, не закусил.
- Квартиру получили двухкомнатную, - как бы продолжала упрекать мужа Валентина. – Живи да радуйся. А у нас – всё наперекосяк. В доме – шаром покати… Велик Сонькин и тот заложил… Кстати, хоть бы дочерьми занялся, отец всё же…
- Фу… Вроде отпустило, мать, - держится за голову двумя руками Соловьёв. – Не - а, я и вправду завязываю, Валька. Не охота пропадать–то.
- О, твоими устами да йод пить. Зарекалася свинья…- качает головой Валентина, всё–таки, в глубине души надеясь – а, вдруг, и бросит!
Выбрав на сковородке лучший кусок свинины, заставив мужа через силу съесть его, налила полкружки «Столичной», пододвинула к Вячеславу:
- Выпей ещё, Слава. Выпей и заешь. И давай… поживём маленько по–людски. Годы–то идут. Вон, нам уже и под сорок… А давно ли?..
- Ты себе тоже налей. Налей, мать, - неожиданно предложил Соловьев. До этого Валентине в присутствии мужа пить не позволялось. – Выпей. Мне меньше достанется. Я ведь и в самом деле тормознуть решил… И поругай меня ещё, Валюнь, поворчи – мне сейчас от этого спокойнее на душе.
Чокнулись кружками (стаканы в доме предусмотрительно не заводили – Вячеслав их вскоре разбивал), погоняли по сковородке вилками мясо.
- Сходил бы ты , отец, с девчонками в кино, купил бы им чего–нибудь сладенького. Чего они в жизни видели? Когда в последний раз мороженое лизали? Я бы денег вам дала на это дело… Или занялся бы опять своими шахматами, ходил в клуб, у тебя ведь первый разряд был…
Валентина вскочила, рванулась в ванную, заахала, запричитала: бежавшая из крана вода переполнила корыто, на кафеле образовалась небольшая лужица. Устранив оплошность, Валентина вернулась на кухню. И, вспоминая, на чём прервалась, продолжила:
- А погода какая стоит, пап! Чем у вино–водочного отираться, сходил бы, Слава, с детьми в лес, да и я бы с вами. Красота–то, поди, какая, всё от зимы стряхнулось. Там, Слава, сейчас сирень свадьбу справляет. Знаешь, почему? Я, помню, ещё девчонкой была. Любили мы веснами всем детдомом в лес хаживать. Так вот, за километр, поди, аромат сиреневый так и стлался. В лес войдёшь, помню, а она, сирень–лапушка, стоит белёхонька, ровно невеста несмышлёная, и благоухает своими духами, Слав! Голова крУгом!.. Подойдёшь к невесте–то, отломишь от платья веточку и загадаешь, что тебе в жизни хочется боле всего…
- Ну, и что ты загадывала? – интересуется заслушавшийся Вячеслав.
- Я–то? Ну, что б счастливой быть, что б любили все.
- Ну, и как, сбылось? – Соловьёв внимательно посмотрел на жену.
- Откровенно сказать, нет, Слава. И ты знаешь почему.
- Знаю, мать… - Славка опустил взгляд. – Ну, давай, допьём да уберём, что бы не смущала больше.
- Ну, давай. Только брось пьянку, что хочешь, сделаю для тебя… А не бросишь, Славка, пеняй на себя. Придёшь ещё единова «под мухой» - или сбегу с девчонками к тётке, или сдам тебя на пятнадцать суток. Или, чего доброго, пьяного топором посеку – ты меня знаешь, - хорохорится захмелевшая Валентина. Но Соловьёв знает, что она не способна ни на одно, ни на другое, ни на третье. Но ему и самому не хотелось бы возврата к старому, от которого отделяет будущее вот этот день.
Распили остатки, подчистили сковородку. Вячеслав подсел к жене впритык, прижал её голову к своей, обнял за плечо:
- Прости, любушка, за горе, какое я тебе доставил! Больше – ни грамма…
От неожиданной ласки Валентина вдруг задыхается в рыданиях. Успокоившись немного, роняет:
- В последний… раз… поверю, Славунь! Я больше… не сумею… по–прежнему… При желании… не смогу… не вытяну… хоть убей!
И Соловьёв бешено чмокал её трясущиеся губы, так давно не целованные им…
Той памятной ночью, они, спустя несколько недель, а то и месяцев, спали бок о бок. Сонька и Настя, проснувшись ночью и не обнаружив рядом матери, недоумённо переглянулись…
Прошлой осенью с завода, где Соловьёв трудился фрезеровщиком, его вытурили по статье за прогулы. Ныне же он работал с шабашниками, подрядился вместе с ними асфальтировать свой район. И в то время, кстати, он клал асфальт около собственного дома. Валентина, инвалид второй группы, домоседствовала, и муж был у неё всё время на виду. Она не раз видела, как рабочие Славкиной бригады частенько «соображали» за гаражами, но её муж в выпивке уличён не был! В первую же получку Вячеслав, весёлый, но трезвый, принёс домой кулёк шоколадных конфет и новые женские часики в коробке. Весь заработок выложил на стол и, смущённый, пошёл ужинать. Сонька с Настей на пару дней стали самыми заклятыми врагами: они крепко поцапались, не сумев по–справедливости поделить сладости. Теми июньскими вечерами чету Соловьёвых можно было регулярно встретить на вечерних сеансах в городском кинотеатре…
Недолгое, райское времечко безмятежной бабской жизни отпечатается в памяти Валентины, как одна из самых благостных страниц её судьбы.
Уже в следующую получку муж завалился в квартиру в порванных брюках и в одном ботинке. На требование Валентины – отдать деньги, порылся в карманах, кинул под ноги скомканную «полсотку», дурашливо продекламировал:
- Получил получку я
Девяносто два рубля.
Девяносто – на пропой,
Что осталося – домой.
Позже, краешком не замутнённой водкой памяти, Соловьёв вспомнил, как жена выхватила у него из-за пазухи бутылку, а он, в припадке гнева, крутил ей руки, таскал по комнате за волосы. После запёрся в ванной и там пил.
Взвинченная Валентина собрала зарёванных дочерей, покидала в чемодан и сумку кое–какие тряпки, документы, продукты и ушла с детьми жить к тётке на окраину города. Тётка пополнению в доме не особо обрадовалась, но, прослышав про Валентинино горе, потеснилась.
Вечером следующего дня Валентина потерялась – ушла за продуктами в магазин, а ночевать не пришла. Тётка решила: пошла Славку своего проведать.
Нашли пропавшую через двое суток в тёткиной же бане – Валентина лежала мёртвая на лавке. Подле валялись две порожние бутылочки из–под уксусной кислоты, да на низеньком столике – фотография её детей. На покойной было надето её любимое платье, не одёванное уже лет пять…
Славка, узнав о смерти жены и запивший ещё пуще, о похоронах Валентины имел самое смутное воспоминание. Помнил лишь, что после погребения Вали ночевал на её могиле...
Мало–помалу к Соловьёву приходила трезвая реальность. И только тогда он осознал всю ужасную трагичность произошедшего, всю его непоправимость. И чуть было не пустился в новый запой. Но остановили всплывшие в памяти лица дочерей, мелькнувшие искоркой на похоронах и опять исчезнувшие куда-то. Через неделю, без труда отыскав детей, он чуть ли не силком забрал их домой. Оказалось, тётка собиралась определить девочек в детдом...
Вели себя дочки с отцом скованно, пугливо. И немало пришлось Славке покорпеть над приручением дочурок, пока не настроил их на доброжелательный к нему лад. Он занял у знакомых деньги и достойно одел детей. Опять устроился работать на завод – ему поверили – приняли. Позже соседи говаривали:
- Ишь ты, мужик, никак, исправился, на работе его хвалят. Зарабатывает достаточно. Неужели, что бы он таким стал, Валентине надо было пожертвовать собой? Эх, не запил бы он опять…
Почти каждый отцов выходной Соловьёвы ходили на кладбище, клали на холмик цветы, дружно и не стесняясь плакали. И так уж вышло, что "в ногах" у Валентины колыхалась её любимая сирень, уже отцветшая. Накануне Соловьёв заказал оградку, мраморный памятник, по уши залез в долги. Но жили без нужды, Вячеслав на многом своём экономил. И помаленьку детские ручонки стали тянуться к отцу всё более доверчивее и необходимее. И однажды, когда Славка чистил на кухне картошку, подошла Соня, сказала:
- Пап, больше никогда не пей, ладно? Ты же у нас самый хороший. А будешь пьяный – мы сразу уйдём.
Эти слова сильно укололи Соловьёва.
Повстречал как–то своего давнего друга, сказал:
- К рюмке пока не тянет, вроде. Ежели что – закодируюсь – девчушек своих жалко…
В конце лета, на Валентинины "сорочины", Соловьёвы снова были на кладбище. Вячеслав аккуратно положил на могилу жены букетик гвоздик, произнёс:
- При жизни я тебе, Валюня, цветов не дарил. Принимай хоть сейчас…
Сёстры, тоненько похныкав, пошли по кладбищу – рассматривать другие захоронения. Соловьёв взялся поправлять оградку – её поставили на так, как хотелось бы.
Непонятно откуда, выплыл мужичок с сумкой. Познакомились. У мужичка того недалече тоже жена покоилась-рак был. Садится мужичок рядом, достаёт из сумки фляжку, предлагает выпить за упокой усопших жён. Соловьёв шарахается от выпивки, как от огня:
- Убери! Спрячь! Ты что?! Я непьющий!
- Да не ерепенься ты. Я тоже – не алкаш. Положено выпить.Что б бабам нашим крепче спалось, значит.
- Спасибо, дружище. Но не хочу! Не могу!! Понимаешь?!
- Так не хочешь или не можешь?.. Выпей–выпей, с души камень свалится. Есть ведь камень на душе?
- Есть…
- Ну, вот. Выпей, помяни. А то ведь грешно так.
Дочери, стоящие невдалеке, видели, как отец поднёс стакан ко рту. Соня истошно заорала:
- Папка, не пей!! Не пей, папка!!. Ну, мы пошли тогда домой, вот!
- Соня, я сейчас! Ей богу, сейчас! Я вас догоню! – испугался выпивший водку Славка.
- Дочки, штоль? – осведомился мужик, протягивая Славке кусок колбасы.
- Дочки…
Через два часа кладбищенский смотритель насилу выставил обоих "скорбящих" за ворота кладбища. А вдовцы не особо и расстроились и решили идти в гости к мужичку – доходить до кондиции посредством браги…
В половине первого ночи, пнув входную дверь, ввалился Славка в прихожую и, как подкошенный, распластался на дорожке. Разглядев перед собой две пары босых детских ног, успокоился: дошёл. Сомкнув веки, зашёлся в храпе.
Соня и Настя постояли немного около хрюкающего отца и пошли одеваться. Одели старые, поношенные платьица. Купленный отцом импорт оставили в шкафчике – брать не стали. Сложили в сумку и балетку нехитрый детский скарб, погасили в комнатах свет. Перешагнув через отца, неслышно, но решительно оставили квартиру…
И приснился Славке на пьяную голову сон. Будто играет он в шахматы на первенство России против какого–то именитого маэстро. И в той партии у Славки, вроде бы, явное преимущество. Видит Славка это, а как выиграть – не знает. Думал-думал. Уж и стрелка на его часах до флажка дошла, приподняла его. Растерялся Славка, продуть испугался. Тут подходит, вроде как, к нему Валентина и на ухо ход спасительный прошептала. Ну, он, облегчённо вздохнув, такой ход и сделал. Но судья взял да и вкатил Славке "баранку", потому как подсказывать игрокам во время партии не позволительно. Далее противник его, маститый гроссмейстер, на радостях наливает Славке полную пивную кружку водки, но Славка не хочет пить. Тогда гроссмейстер тот и судья хватают Славку и насильно заливают зелье в рот…
Перед приходом рассвета Славке на полу стало неудобно и прохладно – он трезвел. С неохотой зашевелился, с трудом присел,попросил,не открывая глаз:
- Дочи, дайте хоть воды, раз не могли папку до постели допереть, - но на его просьбу откликался только мерный стук будильника. – А, что б вас…
Соловьёв встал, пошатываясь, прошёл на кухню, напился прямо из под крана. Направился в детскую, щёлкнул выключателем. Включил свет и во второй комнате, и в ванной. Тяжело, со страшным взглядом, присел на детскую кроватку, на минуту окаменев. Потом, как – то обессиленно, поднялся и с ошалелыми глазами, вяло, будто ветхий старик, добрался до входной двери, отворил её, простонал в подъездную темь:
- Соня! Тасенька!.. Доченьки, где же вы?
И, вдруг, озверев, забегал по квартире, ронял и крушил немногочисленную мебель, бил стекло, остервенело ухал кулаками по стене. А когда в душе немного поутихло, тихо завыл, лёжа на полу, изредка судорожно вздрагивая.
Через полчаса Славка зашёл в ванную, смыл с себя слёзы и кровь. Долго и пристально рассматривал себя в зеркало, что–то шепча.
С опустошённым видом вышел на балкон, выкурил одну папиросу, другую. Стоял, без интереса всматриваясь в коробки серевших в чахлом рассвете пятиэтажек. Потом, вобрав в себя много воздуха и тут же резко выдохнув, Соловьёв, медленно перевалившись через перила балкона, молча метнулся вниз головой на остывший за ночь, им самим постеленный, асфальт…
А поутру того же дня окрестные бабы живо обсуждали происшествие:
- Видать, вальтов погнал Славка по пьяной лавочке.
- Да бог его знает… Может, несчастный случай, а, может, скинул кто…
- Да нет, девки. Это по доброй воле. Измаялся он… Да и поманила его Валентина, к себе призвала. Люб он ей был, окаянный, ох как люб… Дети–то теперь как?..
- От того ли, от сего ли сиганул – какая теперь разница? Следователь разберётся. А человека не воротишь... Пошли, бабы в магазин, к обеду свежий товар обещали завезти.
Усатый нянь
Маргарита зашла в пошивочное ателье, оставив коляску с ребёнком у входа. Через четверть часа вышла с готовым заказом и увидела около своей коляски симпатичного усатого парня, любовно убаюкивающего её младенца.
Как бы извиняясь, парень сказал:
- Ваша девочка расплакалась. Пришлось успокаивать.
- Ой, спасибо огромное! Эти вечные очереди…
И молодая мама, приняв у усача коляску, направилась к «Детскому Миру». Убедившись, что её чадо спит, скрылась в магазине. А когда вернулась – сердце ёкнуло: около коляски снова торчал тот парень и тихонько покачивал её дитя.
- Что, опять плачет? - не без тревоги в голосе спросила Маргарита, заглядывая к ребёнку. – Зачем вы её качаете – она же спит!
Вырвав у незнакомца коляску, она спешно пошла прочь. Молодой человек не отставал. Маргарита вскипела:
- Послушайте, что вы за мной носитесь?! Хотите украсть мою дочь?! Довольно глупостей! Я, наверно, замужем, а поэтому, оставьте меня!
- Вас зовут Рита? Рита, кажется, Глебова? В девичестве – Щукина?
- Ну и что из того?
- Да, в общем, ничего… При родах вы потеряли много крови… У вас, как и у меня, редкая группа. Я тогда лежал в травматологии и отозвался на призыв реаниматоров сдать кровь… Очень рад, что всё обошлось…
- Что ж, спасибо ещё раз, незнакомец. И извините меня… А я–то, дура, подумала чёрт-те что, - произнесла подобревшим голосом Маргарита.
- А ведь мы давно знакомы. Когда–то вместе бегали в музыкалку… Не признаёте? Я тогда был без усов… Ну, до свиданья, Рита. Я вижу – вы спешите…
Отойдя с полсотни шагов, Маргарита обернулась. Усач стоял и смотрел им вслед.
Кудесники
Ушедшим летом нас, троих закадычных друзей, по старой традиции снова свела воедино страсть к рыбной ловле.
Зарядил тёплый июньский дождь. Сыплет сутки, другие. Сидим втроём под прикрытием брезента, пережидаем непогоду. До непригодности истрёпана колода карт. Травим, по второму уже, наверно, разу байки, без особого аппетита поглощаем консервы. Вспомянуты все прошлые наши совместные похождения. Опорожнено с дюжину бутылок разного наполнения.
От безделья становится нестерпимо скучно. И немного жаль впустую потерянных деньков. Ну, ладно, мы с Серёгой Кузнецовым – местные, не заладилась рыбалка – немного и потеряли, а вот Шурик Никитин прикатил на «встречу друзей» аж из Новосибирска, ради этой рыбалки на недельку оторвался от научных разработок (он у нас – кандидат физико–математических наук из Академгородка).
Итак, совсем не тесная палатка, дождливая ночь. Не помню, кто из нас предложил поиграть в интеллектуальную игру на интерес – кто больше назовёт рыб на букву «к». Тот, на ком закончится игра, должен поутру разводить костёр и готовить харч.
Начали довольно резво, по очереди называем: корюшка, карась, карп, кета, кижуч, краснопёрка, кунжа, кефаль, килька, калуга, кит… Черёд называть рыбу – Серёге. Тот пыхтит, напрягает память и находит – «кашалота». Теперь выкручиваться - учёному мужу. С минуту помыслив, Санька восклицает:
- «Кудесник»! Есть, есть такая рыбёха, навроде "телескопа". Про "телескоп" хоть слыхали, неучи?
Про телескоп мы слышали – встречался в кроссвордах. Сашка наш – мужик начитанный, много чего знающий, мы ему безоговорочно верим и «кудесник» ему засчитывается.
Игра закончилась на мне – я был не в силах продолжить этот список, хотя, шутя, и пытался «протащить» кальмара, креветку, и, даже, крокодила.
Чуть свет, просыпаюсь в палатке один. Выползаю наружу. Дождь иссяк. Никитин сидит на пне, чистит картошку, причём, весьма непрофессионально. Кузнецова, что–то, вообще не видать.
- Так… Что же это ты, Шурик, с меня наказанье снял? Проиграл давеча, кажется, не ты.!
- Да успокойся, я продул. Сжульничал с «кудесником» - нет такой рыбки.
Из-за кустов с охапкой сучьев вышел Серёга и начал возмущаться:
- А ну живо оба в шатёр спать!.. Грешен я, братцы, кита к рыбам причислил, а вы и не заметили. Стало быть, я в проигрыше, мне и повинность нести!
Разводили огонь, варили похлёбку все трое. Порыбачили мы в тот погожий день замечательно!..
Через несколько дней я и Серёга в аэропорту провожали Саньку в столицу Сибири. Раскрасневшийся от выпитой на троих бутылки коньяка, и без того эмоциональный, Никитин, обняв нас, чуть не плача, сказал:
- А ведь существует, всё–таки, рыбка «кудесник»! Это очень дружная, верная , стайная рыба. «Кудесник» - это наша троица: «Ку» - это – Кузнецов, «Дес» - Десятов, ну а «Ник» - это я, Никитин…
Тёщина месть
Было это год назад, в июне. Утром я пришёл домой с ночной смены и, перекусив, собрался спать. Но тут вдруг неожиданно из Омска нагрянула моя тёща - Августа Ивановна. Свалилась, как снег на голову, и сразу с порога:
- Ну, зятёк, приехала твоей рыбки откушать!
А до этого мы с супругой гостили у неё в Сибири. И, как-то, во время богатого застолья, будучи изрядно «под мухой», я похвалился Августе Ивановне, что я слыву на Сахалине чуть ли не первейшим рыбопромышленником и что добыть к столу ведро-другое доброй рыбы для меня, мол, раз плюнуть.
И, вот, дабы не посрамиться перед высокой гостьей, я с неохотой (но внешне весь сияя) собираюсь на промысел. Отыскиваю в кладовке единственную удочку, весело бросаю тёще:
- Айн момент, и будем при рыбе!
На лестнице жена догоняет меня, шепчет, сунув мне в карман деньги: поброди, мол, по городу до обеда, в кино сходи, а потом прикупи где-нибудь свежей рыбки и дуй домой.
В кино я решил не ходить. Доехал на автобусе до ближайшего водоёма, забрёл в кущи и успешно проспал там до четырёх часов дня. Затем на совесть вымазал сапоги илом, слегка окропил одежду водой и вернулся в город. Кинулся было на рынок, но он на исходе дня был уже пуст. Пришлось обследовать магазины. В одном маркете - повезло: продавали свежую краснопёрку. Продавец взвесила мне полдюжины хвостов и я поспешил к кассе. Отдал продавцу чек, она мне - мой пакет с рыбой и я заторопился домой кормить тёщу.
Дома Августа Ивановна самолично приняла улов и вытряхнула его из пакета в раковину на кухне…
Я не берусь судить, почему из пакета посыпалось филе минтая. Очень возможно, что продавец перепутала пакеты. Вам нетрудно, наверное, вообразить моё тогдашнее шоковое состояние? Но находчивая жена выручила и на этот раз:
- Ну вот, мама, её и потрошить не надо. У Кости замечательная привычка - разделывать улов уже на берегу.
- А что это за рыба такая? - полюбопытствовала родственница.
- Дальневосточная форель – прекрасный объект для гурмана.
Сославшись, что притомился и жутко хочу спать, я спрятался в спальне. Не знаю, по вкусу ли пришлась гостье приготовленная женою уха, спросить об этом у неё – не хватило наглости.
Вскоре Августа Ивановна с Сахалина отбыла и почти тут же от неё пришла посылка, а в ней, наряду со всякой всячиной и обещанная ею двухлитровая банка липового мёда ( тёща – владелица небольшой пасеки на Иртыше ). Открыл я банку – мёда отведать. Отправил в рот одну ложку, другую… Я хоть и не ахти какой знаток и ценитель мёда, но пчелиный продукт от растительного масла отличить умею.
… А супруга моя до сих пор, нет–нет, да и подколет меня шутя–любя:
- Добытчик ты наш! Кормилец.
