Константин Десятов. Рассказы. Часть первая

Картошка

На спайке времён года, когда нагостившееся лето засобиралось в южные широты  и селяне полным ходом закатывали в банки овощи и грибы, у старика Николая Шипицына в ночном огороде кто-то напакостил - выпотрошил с два десятка картофельных кустов.

 А когда уж сентябрь вовсю собирал коллекцию опавшей листвы и дед по пенсионным своим хлопотам на день укатил в райцентр, вырыли и вовсе весь урожай картошки - все пять соток, не оставив хозяину ни клубня.

Хибара дедова прописалась на отшибе села и злоумышленникам не требовалось быть великими конспираторами, чтобы  совершить злодеяние, хотя и по свету.

Вернувшись из города, Шипицын с минуту сквозь нахлынувшие слёзы созерцал пейзаж из общипанных гряд, прижав ладони к вискам, потом споро заковылял к ближней соседке Зинаиде.

- Это ж надо, скотство какое! Весь огород?! - сочувственно всплеснула руками Зинаида, продавец тутошнего сельмага, пышка лет под пятьдесят. - Нет, сосед, никого в твоём огороде не видала. Я сама-то день-деньской  в лавке пропадаю… Эвон, сколь окрест дач понаклёпано - дачники это, дед! Кому ж ещё? Свои не станут...

- Как теперя зиму зимовать? - досадовал Шипицын.- Вся надёжа на картошку была. Много ли на пенсию нашикуешь?.. От, сволочи!.. Можно, Зина, я от тебя Галахову брякну?

Дозвонился старик до участкового Галахова и тот обещал завтра нагрянуть, разобраться. У калитки, уже покидая ухоженный Зинаидин двор, Шипицын несмело обернулся, жалостливо вперился глазами в хозяйку:

- Слышь-ко, Зин, у тебя нынче недурно картошка уродилась… Ежели что… Ну, не изловит Галахов злыдней - не пособишь ли маленько картошкой?

- Да ты что, дед?! - Зинаида округлила глаза. - Самой бы не пропасть! Вон, в сельмаге у меня сплошные недостачи!  Ой, чую, огородом своим  покрывать недоимки придётся.

- Конечно, чего тебе до моих слёз, не у тебя ведь картошку порыли, - подумал Шипицын, а вслух проронил:

- Ну да ладно, что ж…

Воротившись домой, старик граблями  в кровь побил своего пса по кличке Негр. Ярясь всё  шибче, распахнул калитку и, отвязав собаку, выпинал её на уходящую в ненастную ночь улицу. Измождённый расправой, тяжело ввалился в избу, решительно достал из горки припасённую на октябрьские праздники бутылку водки, налил пол-кружки  и залпом выпил. Не заев и не разоблачившись, бросился в постель.

Вскоре к старику наведался дед Василий, знакомый ему ещё с сызмальства. Пошарил по стене пятернёй, осветил каморку. Узрел на столе початую бутылку, а друга - лежащим, буркнул:

- Ишь, готовый уж. Нет, что б Ваську позвать…

Хозяин заворочался, обратил к гостю лицо. Дед Василий, скинув влажную телогрейку (вечер плеснул на округу ленивым дождём), прошёл к столу, присел на скамью:

- Съездил?.. Ну, как там город?

- А что – город? Город и город.

Шипицын приподнялся в постели, свесил ноги с кровати, горестно уставился на гостя:

- Ради чего, Вася, мы с тобой под пули ходили? На кой леший хребты свои десятками лет гнули?.. Чтобы всю жизнь копейки считать, да друг от друга нажитое добро ховать?!. Стоило ли?..

Хозяин поднялся, принёс ещё кружку, вскрыл банку домашних огурцов, наполнил водкой на треть обе посудины. Выпили, как на поминках, не чокнувшись. Разжевав протезами огурец, дед Василий осведомился:

- Что-то ты сегодня не такой, Николай. Пенсию, что ли, урезали?

- Пенсию-то как раз мне добавили. Да покуда вот путешествовал – огородишко мой опустел. Люди лихие от картошки избавили…

Услышав это, подавившись остатками огурца, дед Василий впал в безудержный хохот.

- Во! Ему потешно! – вскинулся Шипицын. Друг называется… Злорадствуй – злорадствуй, но знай: в следующий раз тебя облапошат!

Вдосталь насмеявшись, гость сказал:

- Ну, в таком случае, меня уже облапошили… Да ты хоть в сарай заходил, дурень?

- Не был я в сарае… Может, и бочонок капусты спёрли и козу увели?!

- Айда в сарай, чума.

Засветив керосинку, двинули в пристройку. Там огонь выхватил из темноты дюжину аккуратно сложенных мешков с картошкой, полосатый бочонок квашеной капусты. Из дальнего угла сверкнули глаза потревоженной козы. Дед Василий хлопнул по плечу недоумевающего друга:

- Ну, как, успокоился? Хочу тебя просветить по этому поводу. Первого октября, я тебе уже как–то говорил, власти собираются отмечать «День престарелых». Ну, так вот, собес отрядил в село бескорыстных помощников. Помочь, значит, накануне нашего дня картошку из земли достать, дом кому поправить, дров там заготовить, да, мало ли… Сегодня утром эти "тимуровцы" и прибыли к нам на автобусе. Выкопали картошку у меня – я повёл ребят к тебе, знаю, что ты в отъезде, нету тебя дома. Ну, и решил поруководить работой на твоём наделе, проследил, что бы ни картошины в земле не осталось. А один мужик на крышу полез – дымоход почистить вызвался. И, заметь – помощь оказывали лишь тем, кто стар и одинок. А нас таких в селе всего двое: ты да я.

Воротились в избу. Покопался дед Василий в телогрейке, извлёк бутылку вина, хихикнул:

- Ещё подумаешь, что на хвоста упал.

Чуть погодя, к Шипицыну зашла Зинаида:

- В общем, так, дед. Зайди завтра ко мне, пару мешков картошки тебе выделю... Мало будет - потом ещё дам... Я ведь не забыла, как ты меня, малУю, из  полыньи вызволил. Где бы я сейчас была, кабы не ты?..

Разъяснили Зинаиде про дедов конфуз. Посмеялись. Сказали, что в помощи больше нужды нет. Попросили её позвонить участковому – чтобы не ехал.

...Засиделись в ту ночь старики, многое переворошили в памяти. В третьем часу, изрядно окосевшие и до одури нахлебавшись табака, приятели прощались в сенях.

- Ты, Вась, утре загляни ко мне. На пол-литру скинемся, сбегаем к Зинке – у неё дома пойло завсегда имеется. Полечимся. Я баньку излажу.

- Вообще–то, я утром по клюкву навострился, да ладно уж… Приду, коли не крякну.

С горем пополам сойдя с крутого шипицынского крыльца, дед Василий тут же угодил под холодные стрелы нудного осеннего дождя. Не сделав и пяти шагов, был остановлен окриком сзади:

- Вася! Ночевал бы у меня, аль переждал бы хоть!

   - Ты меня знаешь, Микола. Пойду.

   - Оставайся, говорю. Добрый хозяин в такую хлябь и собаку…

- И не уговаривай. Да и выпито всё… К слову, о собаках: Негр твой к моему дому чего–то прибился. Лежит под забором, хнычет, полушубок на нём изодранный весь. С собратьями, небось, чего не поделил. Забери его – хорошая псина. Когда "тимуровцы" копать огород к тебе пришли, Негр уж больно был против этого. Я уж как его за ошейник ни оттаскивал, всё одно - двоим мужикам штанины распластал…

 Шипицын сходил в избу, накинул на плечи дождевик и пошёл за Василием забирать собаку.

Подарок

В супружеской жизни Григория и Лидии Штыковых светлая полоса то и дело сменялась мрачной, мрачная – опять светлой… И так уже все последние годы. Поживут в радость месяц-два, да и завредничают, заскандалят по пустяку, и чуть ли не до драки. И уходит тогда из дому Гриша на неопределённый срок и селится, хоть и зимой даже, в бане.
  
А чего бы им вздорить? Ведь не молоды уже – Лидия два года как на пенсии, но, если бы не досаждающая болями спина, и поныне бы вкалывала скотницей. Григорий, хоть тоже выработал своё, продолжал водить тепловозы по внутриобластным линиям. Совместно прожито под сорок лет. Обе их дочери – Мария и Анна – замужем, прочно стоят на ногах.

У Штыковых трое внучат. Что Григорий, что Лидия – люди в селе почитаемые, до работы жадные и безотказные. Да и дом их – полная чаша. Может, от того и ершились, что жили не худо, с жиру бесились. Жили бы в беде и в нужде – мира бы в доме было больше… 

Оборудовал Григорий баню под жильё отменно: провёл электричество и воду, оклеил её изнутри клеёнкой, пристроил на стены стеллажи под посуду и книги, изладил тумбочку. Соорудил откидную, на манер вагонной, полку для спанья, в ноги бросил половичёк. Когда затевал помывку – всё лишнее имущество выносил в предбанник. Рядом с баней возвёл отапливаемый сарай, где одновременно держал до двух десятков голов свиней.

Иногда, в дни получки, брал сельмаге бутылку водки, запирался в своих хоромах и до самых петухов выводил на ливенке то одни залихватские, а то сплошь тоскливые наигрыши.

Лидия же во время их разладов предпочитала заниматься вязанием под включённый телевизор. И хоть особой нужды в её рукоделии не было – вся родня давно была ею обвязана – всё одно вечерами, а то и ночами, Лидия самозабвенно орудовала крючком либо спицами. А когда прядево заканчивалось и вязать было больше не из чего – распускала ранее изготовленные пуловер или свитер и опять бросалась шустро мельтешить спицами. Вязание её умиротворяло и уводило от дум о муже.

К Григорию Лидия испытывала чувство двоякое: с одного краю – вроде бы он не гулёна и не пьянчуга, и бить не бьёт, и не лодырь вовсе, как некоторые, а наоборот, в работе горит. И о других у него сердце печётся. А с другой стороны зайти – так хужее мужика и на свете нет: и переменчивый, как погода у моря, и слова поперёк паразиту не скажи, особенно, когда он не в духе, и скупой до невозможности – всякий рубль на счету держит, и, вообще, от него любой пакости жди, коли что не по его. И как вот дальше так жить? Надоело ей это основательно. Разводиться в такие годы – на селе на смех поднимут. Только то и грело (и знала это Лидия твёрдо), что всё равно, рано или поздно, Гришка первым пожелает замириться.

Так вышло и на сей раз.
 
В первое мартовское воскресенье, после полумесячного отшельничества в своей бане, исхудавший и одичавший Штыков поздним вечером переступил порог избы, с минуту помялся, осматриваясь:

– Слышь, мать, я баню натопил – в уматину. Сам уж намылся – дальше некуда… Ступай, парься – чего жару попусту пропадать… Надо будет спину пошоркать – кричи.

– Да я ведь, того, позавчера токо у Ефимовны мылась, – нарочно состроив кислую мину, врёт Лидия. – Ну да ладно, схожу, поясницу погрею… Там, в печи, в чугунке щи доходят, садись, похлебай.

– Да-сь я недавно кус сала с чесноком умял. Не хочется, вроде.

Лидия, собрав бельё и накинув на плечи телогрейку, пошла в баню. Но в сенях встала, припала ухом к двери, прислушиваясь к шорохам в доме, и с умилением определила, как тотчас Григорий пробежал к печи, загремел заслонкой и посудой, и как вскоре зазвякала ложка о миску со щами.

… И снова они лежали на одной кровати, бок о бок, и как будто и не было двухнедельной вражды между ними. Растаяла лютая злоба друг на друга, обмякли и повеселели души. И Лидии опять стало мниться, что всё–таки не напрасно она вышла в своё время замуж за этого человека. Григорию же лишний раз представилась возможность сопоставить мягкость банной полки и жениной перины, аромат Лидиного варева и чесночный привкус свиного сала. Да, они лежали рядышком, два близких и родных существа и, отвыкшие от общения, в охотку и неспешно вели беседу, так, ни о чём, стараясь не ходить в неприятные темы и не касаться былых свар.

– Гриш, а ведь послезавтра Восьмое марта, – Лидия, улыбаясь, уставилась на мужа. – Что мне подарить изволишь?

– Да подарю чего-нибудь, не горюй.

– Ты подаришь… С тебя копейку выудить – проще самой тыщу заробить. Всю жизнь меня в чёрном теле держишь.

– Да будет жалить–то! Всё ей плохо живётся.

– Чего подаришь–то?

– Я? А подарю я тебе, Лидуша, вещь на букву « ш »!

– Что за вещь такая? Шаль, что ли? Нет? Ну, видно, шарф?.. Шкатулка? Шиньон?.. А, может, шиш на постном масле?

– Да не гадай, Лидунь, приспеет срок – увидишь. А покуда – не скажу.

– Врёшь ты всё, старый хлюст! У тебя сберкнижка уже от вкладов ломится. Вон, на той неделе опять троих хряков на мясо сдал. В могилу, что ли, деньги потащишь?

– Сказано, будет тебе обнова, значит будет! – начинал закипать Штыков. И Лидия сбавила – этак дело снова может до раздора дойти, и убрала из голоса издевку, придала ему игривый оттенок:

– Так говоришь, на букву « ш »?

– На « ш », на « ш »…

– Ну ладно. А я тебя за подарок такими пирогами попотчую! М-м…

– Вот только мне во вторник, аккурат восьмого, в рейс раненько выезжать надо, а ворочуся аж девятого к вечеру.

– Так что же, не будет подарка?

– Да будет тебе « ш », – Григорий загадочно осклабился. – Сама найдёшь, я его недалеко спрячу.


Рано поутру восьмого марта, ещё по темну, Штыков вылез из тёплой постели и засобирался на работу. В окошко дважды постучали и Григорий вышел глянуть – кто? У крыльца стоял сосед–пропойца с каким–то свёртком.

– Гриня, милый, дай взаймы на пузырь! Ну, если не взаймы, так хоть купи вот это – сосед потряс свёртком.

– Что здесь?

– Да вот, шлёпанцы жинкины, – сосед развернул бумагу. – Сам смастрячил. Ты не смотри, что поношенные, зато прочные и модные. Купи Лидке своей, а?

Пожалев страдающего соседа, шлёпанцы Штыков взял, отсчитал бедолаге деньги на водку. Зашёл в избу, бросил свёрток на стол, и, одевшись, зашагал на станцию.

Около семи часов утра Лидия пробудилась, понежилась, разминая тело, и, вдруг, вспомнив о наступившем празднике, вскочила с потребностью скорее обнаружить мужнин подарок.

Искать его долго не пришлось – в зале на обеденном столе лежал сверток. Лидия нетерпеливо развернула его и обомлела – под газетой оказались обычные, из кирзы, женские шлёпки, но фасона оригинального.

– Так вот оно что на букву « ш »! Это ж надо втюхать жене такую вшивоту! – горько, словно дитя, которого надурачили, одарив бутафорной конфеткой, зарыдала Лидия. – Разорился, небось, вконец, жмот!..


На исходе следующего дня Григорий, усталый, чумазый и пропахший соляром, вернулся из рейса домой. И с порога:

– Слышала, как я тебе гуднул вчера, когда мимо нашего села шли? Вроде как с праздником поздравил.

Лидия стояла у окна, спиной к мужу, спрятав в фартук зарёванное лицо.

– Ну как, мать, тебе обнова? Приглянулась, али нет? – поинтересовался Григорий, у порога стаскивая сапоги.

– А подавись своим подарком, идиот! – вскинулась Лидия и пара шлёпанцев, пущенная решительной рукой, дуплетом полетела в ошеломлённого Штыкова. – Можешь опять в баню уматывать!

– Не понял,.. – протянул Григорий. – Что, размер не тот, или цвет не по душе?!

– Мне ты не по душе, скупердяй!

Обиженный не на шутку Штыков прошёл к шифоньеру, снял с плечиков роскошную нутриевую шубу, какую два дня назад тайно повесил туда, понёс её жене:

– Я, между прочим, за ней за четыреста вёрст мотался! И обошлась она мне в три месячных заработка!.. Ты что, ведьма, бриллиантовую царскую корону ждала в дар?!. Да и уйду опять в баню… Напугала мертвеца крапивой...

– Гриша… – всплеснула ладонями изумлённая Лидия. – Это, что ли, мне?!! Вот ведь… Да ты пошто её в шкаф-то спрятал? А я-то дура подумала…

Она повисла у мужа на шее, зацеловала его впалые щетинистые скулы, изошлась уже иными, радостными слезами. Потом облачилась в обновку, и важно, лебедем, поплыла по комнате. Налюбовавшись шубой, опустилась на лавку, зарыдала опять, уткнувшись лицом в плечо подсевшего к ней Григория.

– А я ведь, Гриша, и пирогов не напекла. Думала, не достоин ты пирогов-то… Ну да ладно, настряпать не долго. Ты пока умойся да поспи с дороги, а я тут покулинарничаю.

Григорий скинул с себя спецовку, остался в исподнем. Даже не умывшись, распластался на скамье и тотчас зашёлся в храпе. Но вскоре встрепенулся, приподнял голову, озабоченно спросил:

– Мать, а чушки кормлены ли у нас?

– Да кормлены, кормлены. Спи.

Тать

В хозяйстве Надежды Владыкиной, вскоре после смерти её соседки Валентины, стали происходить странные и безобразные вещи: то крынку молока в сенях кто-то опорожнит, пока она копошится в огороде, то на грядках огурцов поубавится, покуда за водой к речке сходит, а то прямо из печи свежевыпеченный каравай пропадёт.

Последним сгинул из подполья один из двух штофов прошлогодней рябиновой настойки, какую Владыкина ставила как лекарство. Впрочем, в Надеждины отсутствия  терялось не только съестное, но и всякая мелкая утварь - ножовка, примус, свечи и спички,  и, даже, потрёпанные игральные карты.

Коротала свой век Владыкина в одиночестве в забытом богом сельце Волегово среди вековой хвои и дикоросов. До ближайшего поселения – центральной усадьбы совхоза «Щукинский» - четырнадцать вёрст лесных угодий.

Когда-то в благополучном селе чадил собственный кирпичный заводик, но высокой прочностью тутошняя продукция не славилась, и лет пятнадцать назад, из-за великой-де убыточности производства, этот промысел был остановлен и заброшен, и весь работный люд рассыпался по округе. Убывало с годами и число доживающих своё стариков - что ни год - прибирала земля троих-пятерых. Пожирались сорняком и гибли плодовитые некогда наделы, кренились и гнили осиротевшие избы. И в которую-то зиму осталось в Волегово только два жилых дома - Владыкинский, да под боком у него пятистенок Валентины Потехиной.

Делила до поры  Надежда жилплощадь с Яковом, гулящим и разбойного нраву, мужем своим. До того дважды судимый, гнуть спину Владыкин не любил, жил больше браконьерством да плодами бабьего труда. Был у Владыкиных взрослый совместный сын Степан, закончивший после армейской службы областной лесотехникум и посланный в родные места охотоведом оберегать таёжную живность. Женился, поселился в райцентре, часто радуя мать своими наездами.

Жили Надежда с Яковом тягостно, не в радость - ругались, мирились и опять ругались. И однажды у них крепко незаладилось и сбежал Яшка к соседке - к вдовой Валентине Потехиной, бабе более смирной и приветливой.

Сын слыхивал о неблаговидных отцовских таёжных делишках и неоднократно имел с ним  серьёзные и крайне крутые  словесные перепалки, вразумлял его, дескать, завязывай, родитель, шкодить, не то пойдёшь за решётку по третьему разу, упрячу в кутузку за милую душу. И упрятал…

Во время обхода Селезнёвского заказника застукал Степан со своим напарником отца на криминале: в ложбине, близ отдалённой протоки, тот мастерски свежевал тушу молодого оленя. Яков той порой уже вовсю сожительствовал с Валентиной и поэтому родственники  особых симпатий друг к другу не выказывали. Хотел Стёпка отнять у нетрезвого батяни карабин, но сам получил упреждающий пинок сапогом в пах. Пока напарник Степана брал на изготовку ружьё, ушлый Яков успел разрядить в супостатов весь магазин. Позже  экспертиза покажет - скончался Степан от потери крови три часа спустя. Напарник же умудрился проползти четыре километра и  умереть, не добравшись до чугунки метров двести.

Процесс установления личности убийцы и его поимка не носили мучительный и долгий характер. Суд, на котором постаревшая Надежда искренне прокляла мужа, посчитал, что пятнадцать лет строгача для убийцы будет в аккурат. А через год щукинский участковый донёс до Надежды радостную весть о гибели Якова в заключении, вроде при попытке к бегству…

Люто презирая Потехину по понятной причине, Надежда, оставшись в Волегово с разлучницей с глазу на глаз, помаленьку к Валентине стала обмякать - оказалась тут не стойкой на злопамятство, да и природная бабья тяга к балабольству брала своё. И вскоре соседушки начали хаживать друг к дружке почаёвничать и за самоваром посудачить и покурить, потому как обе были к табаку пристрастны.

В прошлую весну, как только отсадились, Потехиной вдруг занедужилось нешуточно: шибко досаждала ломота в висках, то и дело подкатывала тошнота, перестали ходить ноги. В конце июля, навестив поутру Потехину, Надежда увидела в постели бездыханную, одеревеневшую подругу. В избе поверху плавал подозрительно свежий табачный смог, но тогда Надежда, потрясённая смертью, на это внимания не обратила. Погребли Потехину силами совхоза на местном, обильно укрытом крапивой и лопухом погосте…

Ну, а спустя недели две после Валентининой кончины на Владыкинском подворье стал кто-то шалить.

Как-то, прибирая свой огород, подняла Надежда с капустной гряды окурок «Примы» (именно такие сигареты  курила умершая. Владыкина же предпочитала папиросы) и задумалась - откуда этот окурок мог к ней попасть? И утвердилась в мысли, что он принадлежал ворюге. И Надежде вспомнилось - лет с десяток назад оставшийся ещё в селе люд, страдая от безденежья, охотно искал спасенья в лесу, добывал и продавал кто - кедровые шишки, кто - ягоды-грибы, кто сливал живицу, а кто и зверя втихаря валил. Так вот, кое-кто из тех добытчиков время от времени встречали в глухоманье странную моложавую женщину, добротно ряженую, в чёрном платке, бесцельно, с отрешённым ликом слоняющуюся по безтропью. И, непременно, всю дорогу курящую. Сказывали, что пробовали стращать её - орали, колотили по стволам чем ни попадя, а кто-то, якобы, даже пальнул двоекратно из ружья ей вдогон, над её башкой, - та даже не обернулась. Встречали ведьму (так её окрестили) ещё три-четыре года кряду, всё летом. Потом пропала…

Держала Надежда при хозяйстве пёсика по кличке Шут, совсем ещё молочного щенка-дворнягу, завезённого из «Щукинского» не так давно. Пёсик был игрив и вовсе не злобен и приступать к отрабатыванию своего собачачьего хлеба, похоже, не торопился. И хоть он день-деньской прозябал на цепи,  приходящая в таких случаях к собакам злоба, обходила его стороной. Видимо, поэтому на эпизодические визиты непрошенного гостя Шут не реагировал никак, очевидно, принимая злодея за своего благодетеля. Так или иначе, а настораживающего слух собачьего бреха Владыкина не слыхала ни разу.

В последний свой выезд на центральную усадьбу за крупами и сахаром не преминула Надежда зайти в сельсовет к участковому Зенину и слёзно потребовала от него скорее навестить Волегово и пособить изловить шайтана, не то, мол, она за себя поручиться не может и, чего доброго, сама его скрадёт и свинцом из ружьишка огорошит. Но служивый только отмахнулся, сославшись на ворох более важных и первоочередных дел.

Возвращалась тогда домой Надежда в предвкушении крупных неприятностей. Они и произошли. Первое, о чём она подумала, введя лошадь под поветь, это то, что её оставили без молока - дверца хлева, где проживала коза Пелагея, была отворённой. Не досчиталась жильцов и в курятнике - оттуда позаимствовали трёх кур и кочета.

Заскочила Надя в избу, достала с полатей хорошо схороненное ружьё, вогнала в ствол заряд с картечью, ещё два патрона сунула в карман подола. В припадке бешенства обежала свои владения, ощупала баньку, погребок и чердак, но ничего подозрительного впопыхах не усмотрела. Сходила и за огород, к елани, пошарилась около ручья - ничего. Чуть остыв, забрела и в Валентинин двор, стала оглядывать и его. В конопляннике, за туалетом, нашла россыпь бело-сурьмяно-коричневых куриных перьев - именно такой окрас имели украденные квочки. Повернув щеколду, додумалась заглянуть и в дощатый, накренившийся в бок, туалет. И за оконцем, образованного вырезами в досках, в глубине зловонной ямы, увидала Надежда кучку свежего, исходящего пАром, испражнения. Рядом краснела скомканная пачка из-под сигарет…

Какой-то животный, не подвластный контролю разума, страх обуял Надежду. С прытью молоденькой девчушки летела она с соседского двора, определённо, шестым чувством, чуя наличие неподалеку живой души. Не добежав до калитки, споткнулась о кочку, распласталась на гальке во всю свою длину, но от того боли не испытала. Подхватила отлетевшее в сторону ружьецо и, подымаясь, мельком зыркнула на ближнее окно Валентининого дома и, к ужасу своему, успела заметить, как резко подёрнулась занавесь в том окне…

Отнюдь не робкого десятка женщина, много чего повидавшая и пережившая за свои пятьдесят семь лет совсем не барской житухи, Надежда всё же наглухо закупорилась  у себя в избе и всю ночь не смыкала век. Сторожко сидела до первых петухов с «тулкой» у окна, которое выхватывало у ночи  кусок двора с сараем и клин огорода, высадив при этом едва не пачку «Беломора». Особо пристально доглядывала за дверью, впускающую в стойло: если бы ещё увели и кобылу, её ноги, то тут уж всё, хана.

С приходом нового дня целилась Надежда гнать к Зенину и, хоть бы и под ружьём, доставить лейтенанта сюда. Уж будет с неё, поди, жути и лишений! Но ближе к утру ветер вскрепчал, лунное всю ночь небо застила нахлынувшая с запада хмарь и первые крупные посланцы августовского ливня сперва робко, словно испрашивая разрешения, а после шибче и учащённей ударили в хилую толь кровли, в жестяные карнизы окон.

Около шести часов утра Владыкина с ружьём в руках осмелилась выйти на крыльцо с мыслью окончательно определить - ехать нынче к участковому или нет. Но едва не сбитая с ног со склизких ступеней могучим дыханием ветра, поняла, что замышлявшаяся поездка навряд ли резонна и оправданна: даже если ей и удастся добраться до Зенина, что, в общем-то, реально, то где порука, что он проявит чуткость и оперативность и вознамерится переться к чёрту на кулички по такой хляби. К тому же его казённый мотоцикл наверняка врюхается по самый бензобак в первом же ухабе. А её лошадёнка, чать, ровесница великих Суворовских переходов, двоих не потащит, опрокинет.

- Уж, видать, двину, как ненастье угомонится, - решила Надежда и, напрягая ноги, чтобы не упасть от толчков ветра, повернула к сараю попроведать клячу. Та была в стойле. Похлопала любовно скотину по морде, подкинула сенца. Возвращаясь через двор к сеням, не утерпела - окинула взором потехинскую избу и явственно увидела неспешное движение горящей свечи за занавесками окон того дома…

Ливень дичал, хоть и с продыхом, ещё без малого двое суток. Надежда ночами по-прежнему дежурила у окна. По светлу, вооружившись, выбегала до сарая, поила и кормила захандрившую что-то лошадь, насыпАла зерна курам, кои ещё у неё оставались, бросала краюху и псу. И стремглав неслась обратно, запиралась на засов. Спешно, но без охоты, ела чего-либо, пила чай и опять занимала лавку у окна и принуждала себя соснуть два-три часа, чтобы ночью снова неусыпно бдеть.

Шло время, а таинственный злоумышленник шухарить не торопился. Минули ещё три дня, уже погожих и жарких, но к Зенину Надежда так и не попала - лошадь всё недужила (может, отжила свои деньки лошадка-та, уж больше не помощница мне, - в страхе размышляла хозяйка), да и запал решительности несколько поутух.

Щедрые на теплынь паруны повсеместно высосали влагу из почвы, довольно просушили её. Двинулись в рост грибы, копила сок ягода. И впору бы Надежде делать запасы на зиму, но как теперь-то от двора далеко уходить?

Но вскоре просиживать в заточении живые дни ей обрыдло. Привычная жажда дела перемогла притупившееся чувство боязни и однажды Владыкина, опростав за обедом кружку настойки, браво, без ружья, но всё же с некоторой опаской, прошлась по огороду, покидала в бадью поглянувшуюся зелень и, не познав былого страха, радая своей удали, вывела на свет и покружила по двору оклемавшуюся лошадь. Потом опустилась на крыльцо, начала наглаживать четырёхлапого охранника. Стала кумекать - каким бы полезным делом завершить этот день? Притащила из чулана три капкана на медведя, проверила их на пригодность и замыслила в сумерках капканы те насторожить по огороду, поближе к избе. Да так поздним вечером и поступила. Вновь подпёрла за собой двери и, приняв ещё одну кружку «рябиновки», заступила на пост, покурила маленько да и не заметила, как её сморило, как съехала по лавке в лежачее положение.

Перед зорькой дикий, нечеловеческий вопль, а следом и громогласный изысканный мат сдёрнул Надежду с лавки. С секунду она помешкала, сбрасывая дрёму и приходя в себя, подхватила «тулку» и метнулась в огород, на ходу отщелкнув курок. Остановилась в трёх метрах от завалившегося в межу сопящего и охающего человека.

- А-а!! Попался, сволочь! - кипящая Надежда наставила на пленника дуло. - Убью, мразь! Убью и зарою и никакая сука не узнает!.. Кто таков?!

- Погодь, Надюха! - скороговоркой донеслось из межи. - Я эть это, Яшка твой…

- Кто? - Владыкина признала голос мужа, на два шага приблизилась к лежащему, склонилась над ним, силясь впотьмах опознать жертву. - С того света, что ль?.. А ежели это и взаправду ты, гадина, то тем хуже для тебя! Вот я сейчас с тобой за Стёпушку и поквитаюсь!

- Да погоди ты палить-то! Вызволи сперва из мышеловки… Да не трясись, не трону я тебя. Разговор к тебе имею, с тем и шёл сюда.

- Ты шёл ко мне поговорить?! Ночью?!.

Пожалела Надежда страдальца, сходила в чулан за пешнёй, кое-как, намучившись, разомкнула железякой зубастые дуги капкана. Яков, кряхтя, поднялся. Сильно припадая на левую ногу, доскакал до завалинки, тяжело на неё навалился, ощупал голень:

- Кость, кажись, цела.

- Не мог башкой туда залезть.

- Ладно, Надя, давай в избу зайдём, погутарим… И не страшись ты меня, чай не зверь.

- Да хуже зверя.

Зашли в избу. Надежда засветила керосинку, отпластала длинную ленту от старой  простыни, кинула мужу. Поставила перед ним пузырёк  с йодом. Яков долго стягивал с ноги сапог, подвернул штанину, стал обрабатывать колотые раны голени.

- Бес-со-о-овестный! До воровства дошёл. И у кого тащишь?.. Что б тебе на том свете… - Надежда всплакнула. - Пелагею, вон, забрал… Где вот теперь коза-то?..

- Прости, Надюха, - Яков, морщась, оборачивал ногу лоскутом. - Всё, всё верну, вот увидишь.

- А сказывали, что ты окочурился.

- Как видишь.

- Убёг, получается?

- Ну, слушай.

И Владыкин неспешно поведал, как два месяца назад, прихлопнув охранника, убежал из зоны. Как на вторые  сутки бегов засекли его краснопогонники в предгорье и полдня гоняли по сопкам и, в конце концов, он, прижатый облавой к краю обрыва, сиганул с полстаметровой кручи в студёную купель горного озера. Поднырнул под камыши, где, превозмогая собачий холод, и затаился. Преследователи сошли с обрыва к воде, рядили-рядили и, видно решили, что беглый утоп. Сыпанули из автоматов по зарослям наугад, покурили да и ушли восвояси. К середине лета добрался Яков до Волегово, поторкался ночью в Валентинино окно. Простоватая Потехина его приняла, поняла и укрыла. Вскоре Валентину хворь доканала и Яков на время похорон был вынужден прятаться в лесу. Потом воротился, и тайно, прячась, как моглось, от Надеждиных глаз, жил в доме Потехиной. Валентининой провизии ему хватило ненадолго и Яков, сперва оборвав скромный Валентинин огород, был вынужден подворовывать по соседству. Объявиться открыто и предстать перед женой он не посмел -  свои неискупляемые прегрешения не позволяли это сделать.

Закончив рассказывать, Яков достал из брюк пачку «Примы», закурил, по-хозяйски обшарил глазами жилище:

- Прости, Надюха, обормота. Каюсь я во всём… И это… давай опять совместно жить. Старость ведь на пару проще встречать… Я, вот, подзаживу чуток, да и в тайгу за мясом опять ходить стану. Проживём… И никакая падла меня тут не сыщет, не переживай, потому как и не ищет никто, для всех я уже давно мёртвый.

Надежда ходила по избе, скрестив руки на груди и всё плакала, плакала. Потом подошла к мужу почти впритык, устремила, сверху вниз, свой усталый слезливый взор:

- Да нет, Яша... Хоть и не сладко мне одной, а всё же сдам я тебя правосудию. Не должно такое чудовище среди добрых людей смердить… А хотя следовало бы мне тебя сейчас вон за ним отправить, - Надежда показала рукой на стоящую на комоде в рамке сыновью фотографию. - Да ведь засудят же, не сумею я убийства перед народом скрыть. Да и для тебя больно лёгкий исход будет. Уж лучше за решёткой майся остатки лет… Так что отдыхай покуда, а я поехала в «Щукинский».

Яков всполошился. Не желал и не ждал он такого поворота.

- Предупреждаю, Надежда, пойдёшь на меня доказывать - хату спалю, ничего не оставлю! Так что сядь, не дури…

Увидев, что Надежда всё же засобиралась в путь, Яков, вскрикнув, скакнул к ней, хотел было силу применить, но Владыкина увернулась и приклад ружья с не бабьей силой впечатала в мужнину ключицу и тот, изумлённо крякнув, полетел на половик. А Надежда и сама подивившись своей проворности, прошмыгнула в сени. Но в сенях постояла, подумала, воротилась к Якову:

- А это тебе от меня гостинец, Яшенька. Чтоб, не дай бог, не слинял куда, - сказала она и выпустила заряд картечи в бедро правой, здоровой, Яшкиной ноги.

Скоро снарядив кобылицу, потрусила в совхоз. Отъехала от дома с километр, встретилась ей вереница устало шагающих ребят с рюкзаками. Предостерегла, чтобы в Волегово не совались, мало ли чего. И через полчаса тряски осаживала лошадь у зенинского барака.

Несмотря на ранний воскресный час, участковый в спортивном костюме занимался во дворике мотоциклом, подле стоял, лет пяти, мальчуган, его сын. Огорчённо выслушав сбивчивое сообщение взволнованной женщины, молодой офицер произнёс, вытирая тряпкой руки:

- Дело это, конечно, весьма неотложное, раз покойничек воскрес. Спасибо вам за информацию, Надежда Сергеевна! Сейчас же непременно едем!

Зенин с сыном скрылся в бараке, вскоре выбежал уже один, в мундире, с портупеей и наручниками.

- Говорите, дом спалить грозился? То-то, я гляжу,  с вашей стороны столб дыма встаёт, вон, видите?.. Значит, так: оставляйте лошадку здесь, никуда она не денется, ныряйте в коляску и гоним!

Жёлтый «Урал» бойко снялся с места и запылил по усадьбе, рёвом будоража окрестных шавок и рассыпая по обе стороны ватажки следующих к водоёму гусей и уток. У совхозного гаража Зенин тормознул, забежал в сторожку и по телефону вызвал в Волегово пожарную машину.

- Ну и работёнка у меня, мамаша! - прокричал в дороге, склонясь к коляске, Зенин. - Ни выходных тебе, ни праздников. Сегодня ночью супруга дочь родила на три четыреста. Я уж было навострился к ней в роддом ехать, да тут, вот, вы…

Извилистую, тряскую дорогу одолели в четверть часа. На пустыре, под самым Волеговым, разглядели источник  стелющегося над лесом чёрного дыма. Оказалось, пылал вовсе не Надеждин кров, то юные туристы развели грандиозный кострище, в котором наряду с сухостоем жарко и дымно полыхали невесть откуда добытые детьми изношенные автомобильные скаты.

Через минуту ездоков встречало умиротворённое и невредимое селение, опущенное в зелень августа и мелодии птичьего разноголосья. У крыльца Надеждиной избы, завидев хозяйку, мотал задом и хвостом простодушный Шут.

Следом за мотоциклом, на отстоянии двух километров, шпарил в Волегово красномастный «Зил». Но огнеборцы, тоже увидевшие у дороги мирный и, в общем-то, безобидный ребячий костёр и сообразившие, что следовать в Волегово, стало быть, не надо, повернули пожарку вспять, для порядка пожурив вольничавшее юношество.

… Вздёрнутого на шнуре Якова отыскали в чулане. Правая штанина порядком пропиталась кровью, небольшая лужица её скопилась под висевшим на половицах. Зенин послал Владыкину за ножом, поставил около трупа опрокинутый табурет, заскочил на него и полоснул по шнуру лезвием повыше Яшкиной головы…Откуда лейтенанту было ведать, что у Яшки под выпущенной поверх брюк рубахой, жёстко притянутая ремнём к брюху, таилась боевая граната с выдернутой чекой…

Срезанное туловище тяжело и звучно шмякнулось на пол. Через мгновение чудовищная высвободившаяся из плена сила разметала тела по углам, вынесла стенку чулана, пробила и воспламенила канистру с керосином.

Огонь охотно набирал силу, ширился и тянулся ввысь и через полчаса своей работы скакал уже над всей избой. Металась на привязи, истошно вереща, собака, до поры оставшаяся последним здравствующим существом в окончательно почившем селе.

Только на следующий день, в понедельник, когда в совхозе насторожились долгой отлучкой участкового, в Волегово прикатила директорская легковушка. Из неё вышли четверо щукинских активистов, обозрели выгоревший дотла двор, брошенный у  дороги милицейский мотоцикл и дали об этом знать по рации в райотдел милиции и районным властям. А когда те приехали, сообща разобрали чадящие головни и нашли обугленные останки трёх людских тел и собачонки. После беглого предварительного осмотра заключили, что двое из погорельцев - это Зенин и Владыкина, личность же третьего установить так и не смогли.

С разрешения автора рассказы мы взяли с сайта Проза.ру

Мы принимаем работы местных авторов для публикации на нашем сайте. Прозу, поэзию. Изобразительные работы (рисунки, фото)  - тоже, для виртуальных выставок. Передать их в редакцию "Звезды" можно в Поронайске на ул. Октябрьской, 49 (только в напечатанном виде, но лучше - в электронном), либо на почту газеты 10_star@rambler.ru. Изобразительные работы принимаем в электронном виде. Если у вас нет возможности "оцифровать" свои работы, тогда приносите в оригинальном виде. Что-нибудь придумаем...